Сердце сжимается в тугой комок, а губы произносят слова, которых я не чувствую. Матушка говорила, что большинство англичан молится от всего сердца и души только тогда, когда им что-то нужно от Бога. Но мне-то больше всего хочется, чтобы моя мама вернулась. А это невозможно. Если бы такое могло случиться, я бы любому богу молилась день и ночь, чтобы он выполнил мою просьбу.
Викарий наконец садится, зато встает миссис Найтуинг. Энн чуть слышно стонет себе под нос.
— Ох, нет… Она собирается речь произнести!
— Она это на каждом богослужении делает? — спрашиваю я.
— Нет, — качает головой Энн, искоса поглядывая на меня. — Это явно в твою честь.
Внезапно я чувствую, как на меня все оборачиваются. Да уж, воодушевляющее начало…
— Леди, — начинает миссис Найтуинг, — как вам известно, Академия Спенс уже двадцать четыре года пользуется репутацией одной из лучших в Англии школ благородных девиц. Но если мы можем и хотим научить вас необходимым искусствам для того, чтобы вы стали в будущем настоящими английскими женами и матерями, хозяйками дома и хранительницами женских традиций Империи, то лишь от вас самих зависит, насколько вы позаботитесь о собственных душах и сумеете воспитать в них изящество, обаяние и красоту. Это девиз школы Спенс: «Изящество, обаяние и красота». Давайте же встанем и произнесем это все вместе.
Слышится шорох юбок, пятьдесят девушек поднимаются со своих мест; они хором произносят эти слова, вскинув головы и словно глядя в прекрасное будущее.
— Благодарю вас. Можете сесть. Те девушки, которые в этом году продолжили обучение у нас, должны служить примером для остальных. От тех же, кто приехал к нам впервые, — миссис Найтуинг обводит взглядом церковь и находит меня, — мы не ожидаем ничего иного, кроме огромного старания.
Я, решив, что на этом речь закончена и мы можем уйти, встаю. Энн дергает меня за юбку.
— Она еще только начинает, — шепчет она.
И в самом деле, миссис Найтуинг изумляет меня, начав болтать что-то насчет целомудрия и хороших манер, о том, какие фрукты можно подавать к завтраку, о дурном влиянии американцев на британское общество, о ее собственных школьных годах, которые она вспоминает с большой нежностью. Похоже, она совсем забыла о времени. Я чувствую себя так, словно меня бросили умирать в безводной пустыне и я нетерпеливо жду, когда наконец стервятники возьмутся за свое дело и прекратят мои мучения.
Длинные тени от свечей ложатся на стены и на нас, и от этого лица кажутся измученными и пустыми. Эта церковь не похожа на место утешения. В ней наверняка обитают привидения. Мне бы не хотелось остаться здесь одной после наступления темноты. При этой мысли я вздрагиваю всем телом. Наконец-то миссис Найтуинг заканчивает свое длинное выступление, и я мысленно возношу к небесам благодарственную молитву. Преподобный Уэйт произносит необходимые благословения, и нас отпускают ужинать.
Одна из старших девушек встает у выхода. Когда мы подходим к ней, она выставляет ногу — и Энн, запнувшись, растягивается на полу. И сразу же она находит взглядом Фелисити и Пиппу, идущих сзади.
Я протягиваю Энн руку и помогаю ей встать.
— Ты как, не ушиблась?
— Все в порядке, — отвечает она, глядя в пространство; похоже, это самое привычное для нее выражение.
Девушка, подставившая ей подножку, проходит мимо со словами:
— Тебе бы лучше быть поосторожнее.
Остальные обходят нас, бросая косые взгляды и хихикая.
— Изящество, обаяние, красота, — бормочет Фелисити.
Я подумала, как бы она выглядела, если бы кто-нибудь обстриг ей волосы, пока она спит. Похоже, первое посещение здешней церкви не добавило мне сострадательности.
Туман превратился в серый густой бульон, прилипающий к ногам. Внизу виднеются смутные очертания огромной школы, перерезанные узкими черточками света, сочащегося из окон. Но одно крыло остается темным. Я соображаю, что это то самое восточное крыло, разрушенное пожаром. Оно как будто свернулось в клубок и затихло под горгульями, торчащими на крыше. И ожидало. Чего — я не знаю.
Вдруг я ощущаю какое-то движение. Справа от себя. Черный плащ мелькает между деревьями и исчезает в тумане. Ноги у меня мгновенно становятся как ватные.
— Ты видела? — спрашиваю я дрожащим голосом.
— Видела что?
— Вон там. Пробежал кто-то в черном плаще.
— Нет. Это просто туман. Из-за него тебе показалось.
Но я знаю, что мне ничего не показалось. Я это видела. Кто-то ждал там, наблюдая за нами.
— Холодно очень, — говорит Энн. — Давай побыстрее пойдем, а?
Она прибавляет шагу, обогнав меня, и туман поглощает ее фигуру, оставив лишь размытое синее пятно, тень девушки, быстро превращающуюся в ничто.
За мной постоянно следят. Это ощущение не оставляет меня в течение всего долгого скучного ужина; нам подали баранину с картофелем, а потом пудинг. Но кто мог за мной наблюдать и зачем? То есть кто, кроме девушек школы Спенс, которые посматривают на меня и перешептываются, и умолкают только тогда, когда миссис Найтуинг делает выговор какой-нибудь ученице за то, что та неправильно держит вилку.
Когда ужин заканчивается, нам предоставляют свободное время, которое следует провести в большом холле. В эти часы мы можем делать что хотим — читать, смеяться, болтать друг с другом, просто сидеть где-нибудь в уголке. Большой холл действительно по-настоящему велик, просто огромен. Здесь имеется массивный камин. Шесть мраморных колонн, покрытых прекрасной резьбой, образуют круг в центре помещения. На них изображены мифические существа — крылатые феи и эльфы, нимфы и сатиры. Эти орнаменты выглядят странными, мягко говоря.
В одном конце холла устроились самые младшие девочки, они играют в куклы. Кое-кто взял книгу и погрузился в чтение, кто-то занялся вышивкой, другие предпочли посплетничать. В наилучшем углу Пиппа и Фелисити блистают в окружении нескольких «приближенных». Фелисити отделила часть пространства, превратив его в нечто вроде собственных феодальных владений, — этот ее уголок окружает ограда из экзотических шарфов и шалей, делая его похожим на шатер какого-нибудь шейха. Что уж она там говорит, не знаю, но остальные, похоже, внимают каждому слову. Понятия не имею, насколько это интересно, меня туда не пригласили. Да я бы и не сказала, что мне хотелось быть приглашенной. Во всяком случае, не слишком хотелось.
Энн Брэдшоу нигде не видно. Я не могу просто стоять посреди холла, как идиотка, поэтому нахожу спокойное местечко рядом с огнем и открываю дневник матери. Я не заглядывала в него уже с месяц или около того, но сегодня у меня как раз подходящее настроение для самоистязания. В неровном свете камина элегантные строки, написанные моей матерью, как будто танцуют на страницах. Удивительно, однако одного взгляда на слова, начертанные ею на бумаге, достаточно, чтобы к глазам подступили слезы. Очень многое постепенно стирается из памяти. Но я хочу сохранить все воспоминания. Я перелистываю страницы, пробегая глазами записи о визитах, посещении храмов, списки домашних дел и покупок, пока не добираюсь до последней записи: