Эстасия улыбнулась. Стихи Лоренцо Великолепного как нельзя более отвечали ее настроению. Она уже вся истомилась в ожидании дерзких прикосновений.
Донна запнулась. Ей захотелось изменить эти слова. Было бы так замечательно, если бы они говорили не о возлюбленной, а о возлюбленном. Однако такая перемена разрушила бы ритм и рифмовку строфы, и потому, весело тряхнув головой, Эстасия допела куплет до конца. Но представляла она себе все равно не женщину, а мужчину.
…Родник, спасающий от жажды.
К нему припасть мечтает каждый,
но в рай допущен только я!
Да, восхитительные стихи. Недаром Лоренцо прозывают Великолепным. Только она, Эстасия, и ее сердце знают, в каком человеке нежно пульсирует этот животворящий родник.
Ночь была теплой, ветерок, залетавший в окно, приносил с собой запахи лета. Эстасия вздохнула и отложила щетку. Куда же запропастилась баночка с чудодейственным притиранием? Мальвазия, серая амбра и мускус, входившие в состав этого средства, должны были сделать ее лицо, руки и плечи нежными и благоуханными.
Баночка стояла за зеркалом — его подарил ей Сандро, рискуя навлечь на себя гнев Симоне. Донна сняла с нее крышечку из желтой слоновой кости и принялась умащивать свою кожу. Затем, повинуясь порыву, она распахнула пеньюар и принялась наносить ароматную мазь на свои груди. Длинные тонкие пальцы медленными движениями втирали бальзам в упругую плоть.
Эстасия уже собиралась встать и вдруг ощутила, что чьи-то руки коснулись ее обнаженных плеч. Сдавленный стон вырвался из ее горла и перешел во вздох вожделения. Донна медленно повернулась и очутилась в объятиях гостя.
— Франческо, — прошептала она, прижимаясь к нему всем телом. — Ох, как ты меня напугал. — Томные нотки в голосе женщины утверждали обратное.
— В самом деле? — Ракоци прикоснулся к ее подбородку. — Ну, ты все еще боишься меня?
Она, возбужденно хихикнув, встала.
— Нет. Конечно же нет! — Эстасия отшвырнула в сторону пеньюар. — Но я изголодалась, Франческо. Мы не виделись одиннадцать дней. — Пальцы ее пробежались по его черному свободному одеянию — Я слишком много ночей провела в своем собственном обществе. Отбери меня у меня же. Сейчас же, скорей! — Эстасия отступила на шаг и приподняла ладонями свои тяжелые груди. — Видишь? Я надушила их для тебя. Они очень нежны. — Она соблазнительно изогнулась. — Скажи, что любишь меня. Скажи, что я самая желанная женщина в мире!
Он приглушенно засмеялся.
— Ты сама уже все сказала. Могу лишь добавить, что твоя кожа нежнее и ароматнее самых изысканных притираний Востока. Еще скажу, что пришел я к тебе как истомленный жаждой путник и не уйду, пока досыта не напьюсь!
Лицо Эстасии вспыхнуло. Слова его целиком совпадали со стихами Лоренцо. Возможно, он их тоже читал. Свет свечей словно бы позолотил обнаженное тело красавицы, дыхание ее участилось.
— Франческо!
Он подхватил ее на руки, ощущая желанную тяжесть трепещущей от вожделения плоти. Эстасия изнемогала, голова ее запрокинулась, соски отвердели. «Скорей, — бормотала она, — ну же, скорей!» Легким движением он отвернул покрывало, ножки постели скрипнули, зашуршал балдахин.
— Ко мне! Скорей! Ближе! Еще ближе! — Карие глаза женщины потемнели от нарастающей страсти. — Ну же, Франческо! Я вся горю!
Но он не спешил.
— Тише, Эстасия, тише!
Он успокаивал, а руки творили иное. Сильные гибкие пальцы его уже затевали игру и то нежно, то дерзко исследовали каждую пядь ее тела — грудь, губы, глаза, бедра, — забираясь во все ложбинки и впадины и все смелее проталкиваясь к мягким складкам в паху.
Эстасия застонала, сладостное напряжение в ней все росло и росло, а пальцы не унимались. Они уже завладели укромной расщелиной и с бесцеремонностью завоевателей проникали во все ее уголки. Она попыталась оттолкнуть эти властные руки, чтобы продлить мгновения сладостной неги, но опоздала — что-то внутри ее словно бы сжалось, а потом разлетелось в разные стороны. Взрыв завершился серией сильных экстатических спазмов, вечность спустя перешедших в затухающие содрогания.
Она приподнялась на локте и вздохнула. Зверь не насытился, но первый голод был утолен. Губы женщины изогнулись в капризной усмешке.
— Ты еще возьмешь меня так, до того как уйдешь?
Ее ноготки пробежались по твердому подбородку ночного гостя.
— Ты этого хочешь?
Он ничем не выдал своего недовольства. Бедняжка. Ей приходится нелегко. Раз от раза Эстасия делается все неуемнее. Толкает ее на это страх перед одиночеством, но она этого не сознает. И не понимает, что плотское наслаждение вовсе не лечит душевные раны.
— Да! Да! Я хочу! Я хочу, чтобы ты делал это еще, еще и еще, пока от меня совсем ничего не останется.
Она подтянула к себе подушку.
— Скажи, что сделаешь это.
Властная нотка в ее голосе насторожила его.
— Может быть. А сейчас спи, Эстасия!
— Поклянись, что не уйдешь, пока я сплю! — Она схватила его за руку.
— Ну-ну, дорогая, — мягко проговорил он, высвобождаясь, — мы ведь в самом начале условились, что ты не будешь мной помыкать. Если тебе нужен слуга, ты должна найти кого-то еще.
Эстасия замолчала. В глазах ее засветился страх.
— Но ты ведь хочешь меня? Ты хочешь?
— Ну разумеется. Мы оба друг друга хотим. Твое вдовство дает тебе больше свободы, нежели незамужней барышне или матроне. И потому я навещаю тебя.
Голос его звучал очень ровно.
— Ты так говоришь, будто речь идет о благотворительном акте.
— Необходимом для нас обоих, беллина,[20] — ответил он, неожиданно развеселившись. — Мне приятно тебя обнимать. Я утоляю твой голод, ты — мой, кому от этого плохо? Мы не делаем ничего предосудительного. Никто не считает, что вдов твоих лет следует ограждать от мужчин.
— В Парме так почему-то считали, — мрачно произнесла она, припоминая бесчисленные скандалы, которые закатывали ей родственники покойного мужа.
— Но ты сейчас во Флоренции, — напомнил он. — Здесь к подобным вещам относятся с пониманием, разве не так?
Равнодушие, с каким это было сказано, испугало ее.
— Ты говорил, что нуждаешься во мне, — упрекнула она. — И очень часто. Еще до того, как мы стали встречаться. И наверное, лишь для того, чтобы меня обольстить.
— А разве ты во мне не нуждаешься? — Движимый острой жалостью, он повернулся и нежно коснулся ее лица. — Ну же! Не хмурься, Эстасия. Мне неприятно видеть тебя такой.
Он не прибавил, что хмурость старит ее. Женщинам нельзя говорить подобные вещи. Впрочем, они и сами все понимают. И постоянно борются с возрастом, давая волю страстям. И делаются опасными, когда сознают, что ими пренебрегают.
