class="p1">Матвей всхлипнул от радости, когда сестра сбросила веревку с рук и взялась освобождать ноги. А вскоре она освободила и его. Цепляясь друг за друга, они с трудом встали и прислушались, не идет ли кто?
Затем, облизав губу, Лукерья проковыляла к двери сарая и чуть толкнула ее. Конечно же, заперто.
Нужен другой выход.
Резкая боль кольнула висок, и Лукерья пошатнулась. Голод и лихорадка, отступившие было от переживаний, снова заявили о себе.
«Ничего. Перетерплю», – собрала волю в кулак Лукерья. Ее блуждающий взгляд уперся в одну из досок внизу дальней стены сарая. Чуть кривоватая, она слегка отходила в сторону. Что, если немного помочь ей?
– Мотенька, сюда! – шепнула Лукерья и объяснила брату, что делать.
Прошло немало времени, прежде чем им удалось сдвинуть доску. Но пролезть под ней все равно было тяжело. Вскоре пришлось рыть рыхлую землю в четыре руки, ломая ногти и шипя от боли.
Мало-помалу им удалось прорыть небольшой лаз на другую сторону двора, в который сперва пролезла Лукерья, а затем, убедившись, что путь свободен, и Матвейка.
На их удачу, изгородь у двора была рассохшейся, низкой. Преодолеть ее получилось почти сразу.
Но потом удача кончилась.
Людоедская деревня еще не успела скрыться за деревьями, когда Лукерья с братом, только-только добредшие до леса, услышали вдалеке крики.
«Узнали. Увидели, душегубы…» – с отчаянием поняла Лукерья и сильней стиснула руку Матвея.
– Бежим, Мотенька!
– Не могу… – заплакал брат. Закашлял так, словно хотел выкашлять все нутро.
– Бежим, за нами погибель! – встряхнула его сестра и с силой потянула за собой.
Крики стали ближе, что-то свистнуло над головой и, врезавшись в березу, отскочило, оставив на ней вмятину. Камень, поняла Лукерья.
Они хотят забить поросят.
– Бежим, братец, бежим… – прохрипела Лукерья.
Но у брата заплетались ноги, силы заканчивались. Погоня настигала, ужас нарастал. И в какой-то миг этот ужас заполонил весь мир, Матвей закричал, выпустив руку сестры. За спиной будто выросли крылья, Лукерья взмыла ввысь, в слепящую пустоту, что поддержала ее плотным облаком…
А потом это облако разлетелось в клочья. Лукерья полетела вниз, в выплывший из тумана овражек, и, ломая конечности, еще успела услышать, как завизжал не упавший следом, схваченный безумцами-людоедами Матвей.
* * *
На столе покоился хлеб. Не тот рыхлый, зеленый, полный размокшей лебеды, не ужасный навозный с жесткой, царапающей нёбо соломой, а настоящий. Такой, одним запахом которого ты уже мог наесться. Вкусный, дышащий, ноздреватый… живой и животворный хлебушек, лежавший под чуть влажным полотенцем рядом с запотевшей крынкой молока.
Матвей все зарился на него, кружил голодным котом, трогал самыми кончиками пальцев и нюхал, смешно морща конопатый нос. Лукерья же чинно сидела на лавке, терпела, как старшая, хотя и ей хотелось броситься вперед, отломить хрустнувшую корочку, обмакнуть в молоко и долго, с наслаждением посасывать хлебный мякиш.
И вот она не устояла: откинула полотенце, пока мать не видит, жадно отломила кусок и сунула в рот. Но вместо сытного сливочного вкуса ощутила на языке соль и железо свежей крови. Вскрикнула, очнулась…
И мигом вспомнила все.
Она лежала на склоне небольшого оврага под защитой покрытого утренней росой раскидистого куста, в который вчера влетела при падении. Вся исцарапанная, голодная, с поврежденной правой ступней, которая от первого же движения отозвалась такой лютой болью, что Лукерья взвыла и заплакала.
– Матвей… Мотенька…
Она не могла его бросить. Она была обязана вернуться и спасти его от нелюдей, иначе какая она сестра?
Лукерья попыталась встать – не вышло. Попробовала ползти – удалось не сразу. Мыча от боли, она стала упрямо карабкаться по склону, отмахиваясь от погибельных мыслей: что уже поздно, брата съели и покатались на его косточках; что с такой ногой она сможет лишь ползти; что она ничего не сделает в одиночку супротив орды людоедов и скоро ее тоже сожрут…
Лукерья ползла. Плакала, роняя сопли, обдирала и так израненную кожу, но ползла. Ведь если есть хоть малейший шанс на чудо, хоть крохотная надежда, то надо продолжать свой путь.
И в миг, когда Лукерью оставили почти все силы, а камень, о который оперлась рука, вывернулся из земли, увлекая ее вниз, что-то белесое метнулось гадюкой сверху и цепко сжало запястье, не давая снова упасть.
– Луш-ш-ша… – помертвев, услышала Лукерья и увидела над собой веселого Петрушку.
Рывок, удар – ее пронесло по воздуху вверх и ударило о сосну. Посыпались кора и ветки.
Лукерья тяжело рухнула на хрустнувший валежник, ударилась о поваленный ствол какого-то дерева и увидела, как мир на миг вспыхнул ослепительно-белым.
– Луш-ш-ша-клуш-ша без Петруш-ш-ши… Я скучал и хочу куш-шать… – прошипел юродивый, подбираясь к ней, как зверь, на четвереньках.
– Пожалуйста, не трогай меня! – взмолилась плачущая Лукерья, пытаясь отползти подальше по бурелому. – Мне брата надо спасти! Ну пойми ты!..
Петрушка хихикнул, вывернув голову под невероятным углом. Лизнул отвратительным языком воздух и приблизился еще.
– Вкус-с-сно… Вкусная Луш-ша…
Лукерья не успела ничего сделать: лишь закричала, когда тварь бросилась вперед, как голодная собака, вцепилась в ее больную ногу и отскочила, вырвав шмат кровоточащей плоти.
– Да-а-а… Вкус-с-сная… – повторил Петрушка, прожевав. С губ его махрами стекала кровь. Он улыбнулся. – Хочу еще!
– Не п-подходи… – прохрипела Лукерья.
Силы стремительно утекали из нее вместе с кровью, мир чернел, но ужасный Петрушка оставался четким. Он приближался, приплясывая, собираясь жрать ее по кусочку, и плевать ему было на маленького брата, на милосердие, на все, кроме своего бездонного желудка.
Всхлипывая, Лукерья бессильно шарила руками по сторонам, но пальцы не находили ничего. Нож, оставшись далеко-далеко, больше не мог ей помочь, а крестное знамение – защитить. Петрушка приготовился, собираясь прыгнуть, чтобы вцепиться в горло мертвой хваткой, и тут…
Пальцы нащупали толстый обломок крепкой ветки. Еще успели, скользнув по шершавой коре, подтянуть ее к себе. Поранить кожу об опасный расщепленный конец. Вцепиться намертво.
А после юродивый прыгнул.
Лохмотья, в которые обратилась его рубаха, разошлись на бледном, в синих пятнах теле; глаза расширились, став похожими на белые плошки с кровавыми каплями на донце. И Лукерья, собрав последние силы, отчаянно подалась ему навстречу, с криком воздевая свою находку будто копье.
Она встретила нечисть с честью. Петрушка не успел увернуться.
И ветка, эта острая, расщепленная на конце, толстенная ветка накрепко вонзилась в него.
Визг. Розовая пена, сменившая кровь на устах. Вновь окосевшие глаза.
«Осина», – вдруг поняла Лукерья, разглядев ветку-копье.
А потом нечистая тварь упала прямо на нее. Скатилась, успев с силой царапнуть ее предплечья и живот. Завыла, корчась, словно бабочка, наколотая на иглу, и, побившись
