На обратном пути, когда мы подходили к лестнице, сверху послышался сдавленный крик. Был это возглас радости или боли – сказать трудно, но у меня сразу же похолодела спина. Сначала я решил, что это мама, которую начал терзать очередной приступ боли, однако почти сразу же понял, откуда и от кого исходил этот крик. По телу побежали мурашки. В последний раз я слышал голос жены двадцать два года назад, но узнал его безошибочно.
Без каких-либо объяснений, даже не извинившись перед фрау Келер, я взбежал наверх и бросился в комнату Герды.
Моя жена сидела на постели. Ее лицо сияло, все признаки слабости исчезли. Мое сердце колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Мелькнула безумная надежда: вдруг с Владом и Жужанной покончено и теперь моя дорогая жена свободна от их оков?
Увы! Широко открытые глаза Герды глядели куда-то вдаль. Она по-прежнему не замечала происходящего вокруг. Но зато у нее явно прибавилось сил. На щеках заиграл легкий румянец, а волосы, волосы! Каждый вечер Катя усердно заплетала их в длинную косу, оставляя несколько особо упрямых локонов, которые ни в какую не желали послушно лежать в прическе... Из волос Герды начисто исчезла седина!
Я всматривался в лицо жены и не верил своим глазам, однако они меня не обманывали. Последний раз я видел Герду рано утром. За эти несколько часов она заметно помолодела. Исчезла не только седина, исчезли все морщины с ее лица.
– Герда! – громко прошептал я. – Герда, дорогая, ты слышишь меня?
Она ничем не подтвердила, что замечает мое присутствие, но нечто иное, недоступное моему зрению, наполняло ее ликованием и давно забытой радостью.
– Она приехала! – произнесла Герда и громко засмеялась. – Она приехала...
– Кто? – настойчиво спросил я, краешком глаза заметив, что фрау Келер подошла к открытой двери и остановилась на пороге. – Дорогая, кто приехал?
Герда не ответила и постепенно стала успокаиваться. Потом она широко улыбнулась, обнажив резцы. Они слегка удлинились!
– Уму непостижимо, – прошептала сиделка. – Как вы это сами объясните, господин доктор? Вы по-прежнему намерены везти жену в Лондон?
– Я... даже не знаю, – рассеянно пробормотал я, поскольку мои мысли были заняты совсем другим.
Моя мимолетная радостная надежда сменилась тихим ужасом. Все эти двадцать два года Герда провела в неразрывной психической связи с Жужанной. Если за считанные часы моя жена вдруг поздоровела и помолодела, значит, то же самое произошла и с Жужанной и, что еще важнее, – с Владом.
Столь внезапное омоложение – не чудо, а свидетельство перемены, начавшейся с Гердой. Удлинившиеся резцы безошибочно это доказывали.
Что же предпринял этот злодей-вампир, чтобы вдохнуть новые силы в себя и свою любовницу?
Я пообещал изумленной фрау Келер, что непременно сообщу ей о принятом решении. Немка тактично удалилась, а я, закрыв дверь, сел у изголовья Герды.
Все мои усилия вывести жену из экстатического состояния были напрасны, равно как и попытки загипнотизировать ее (днем это практически невозможно сделать). Но я решил остаться в ее комнате, чтобы понаблюдать за ней. Я проверил, закрыто ли окно, и собирался запереть дверь на случай, если Герда вздумает сбежать. Правда, вряд ли ей удалось бы покинуть комнату – окно и дверь были защищены распятиями и запечатаны священными облатками, – но дополнительные меры предосторожности никогда не помешают.
Но прежде чем я подошел к двери и успел повернуть задвижку, Герда прошептала два слова:
– Владыка Мрака...
Эти слова она произнесла дрожащим голосом. Я застыл на месте, сразу вспомнив недавний кошмарный сон и черное существо, стремившееся поглотить меня.
Кто же он, если даже вампиры с трепетом произносят его имя?
Арминий, где ты? Арминий, мой давний спаситель, прошу тебя, перестань таиться. Помоги мне!
ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ
3 мая 1893 года
Она приехала!
Я лежала в своем проклятом ящике. Проснулась я уже давно, но от слабости не могла встать. Да и зачем? Я ощущала себя древней старухой, которую Бог упрямо заставляет влачить свое жалкое существование на этом свете. Ничего я сейчас так не жаждала, как избавления от своих нынешних страданий.
Неожиданно сквозь череду привычных тягостных мыслей я уловила приглушенные голоса, раздававшиеся в глубине замка. Они звучали едва слышно, и поначалу я даже не обратила на них внимания. (Раньше я бы ясно различала каждое слово, но сейчас до меня доносился лишь звук голосов и общий интонационный рисунок отдельных реплик.) Голоса меж тем приближались. Один из них принадлежал Владу. Он говорил с сердечностью радушного хозяина – обычно так он встречал очередную жертву, появлявшуюся в нашем замке.
Потом я услышала второй голос, который сперва ошибочно приняла за мужской. Голос этот был сочным, грудным и бесконечно чувственным. "Уж не влюбилась ли я?" – мелькнула в мозгу шальная мысль... Должно быть, приехал тот самый молодой человек, о котором говорил Влад. Особой радости я не испытала, ибо знала: Влад сперва насытится сам, а нам с Дуней после его трапезы достанется каких-нибудь несколько жалких капель остывающей крови. Если же, рассчитывая получить больше, я осмелюсь помешать ему, то, скорее всего, вообще ничего не получу.
Стало тихо, а может, я задремала.
Однако, услышав незнакомый смех, я тут же проснулась. Я вслушалась и поняла, что смеется женщина.
Элизабет...
Почему же известие о ее приезде так взволновало меня? Слушая ее беззаботный смех, я уловила в нем обещание чего-то большого и удивительного (я вдруг почувствовала себя ребенком, который вместо одного подарка получил сразу десять). Глупо в нашем положении говорить о каком-то "Божьем промысле", но именно с этой мыслью я заставила себя выбраться из гроба и поспешила в покои Влада, где он принимал свою родственницу. Добравшись туда, я распахнула дверь, даже не постучав.
Влад стоял возле пылающего очага, все такой же морщинистый и седой, но по сравнению со вчерашним днем в нем заметно прибавилось бодрости. Губы порозовели, сгорбленные плечи распрямились. Впервые за много лет он был в превосходном настроении. Но едва он увидел меня, как его улыбка в мгновение ока погасла, а в глазах вспыхнул знакомый мне красный огонь. Сейчас на меня вновь обрушится яростный поток брани (как я посмела самовольно сюда явиться?).
Пусть гневается! Все мое внимание было поглощено Элизабет.
Назвать Элизабет миловидной значило бы оскорбить ее. Я знаю, что говорю, поскольку сама несравненно прекраснее любой смертной женщины. Чтобы убедиться в этом, мне достаточно заглянуть Дуне в глаза или посмотреть на собственный портрет (хотя Дуня утверждает, что масляные краски не в состоянии правдиво передать фосфоресцирующий блеск моей кожи или особый золотистый оттенок моих темных глаз).
