Что и говорить, осознание было болезненным и слишком ранним — мне не было и десяти лет. И все-таки, возможно, именно потому я успела измениться и избавиться от страха, став непробиваемой для любых чужеродных эмоций, желаний. Чувство самосохранения постепенно отключилось напрочь, как только я поняла, что бросить меня не могут, если я этого не позволю. И не позволяла — не привязываясь и не допуская к себе, научилась лгать и смеяться, скрывая боль, кусать первой, не дожидаясь, пока укусят тебя. Не просить, не требовать, а брать, не навязываться, а обязывать, не привязываться, а привязывать. Сердце черствело, покрываясь твердой коркой презрения к зверюшкам, душа убеждалась в правильности избранного пути.
Я стала такой, какой стала, и ничуть о том не жалела, как не собиралась меняться.
Любовь, долг, морально-этические законы, вера в дутые идеалы, порядочность — все это для питомцев зоопарка, а я служащая. Конечно, я не решаю, кому дать морковку иллюзий, кому прописать охлаждающий душ, кому выдать премиальные из филе приглянувшегося соседа, но я готовлю этого соседа. Я настраиваю брансбойт, от меня зависит, насколько он будет холодным, насколько струя будет сильной и болезненной.
Трудно ли так жить? Я не задумывалась, потому что видела — к такой жизни стремятся все, но не каждому дано того достичь. Меня угнетало другое — одиночество. Да, мы все по сути одиночки, но некоторым в жизни посчастливилось найти свою стаю и жить в ней. Им я искренне завидовала и далеко не белой завистью.
Стая, в которую меня привел Ка-а, была мне чужой, как и я, осталась ей приемным детенышем, годным к употреблению, но не пониманию. Я не имела ни друзей, ни подруг. Еще в школьные годы, вдоволь насмотревшись, как подруги ссорятся из-за пустяков и мирятся, потому что больше дружить не с кем, используют друг друга для достижения какой-то маленькой цели, например, получить пять по алгебре. Или, наоборот, очень высокой — поступить в институт, в котором декан — отец подруги. Как обижают друг друга, вымещая плохое настроение или скверность характера, улыбаются в лицо, а сами держат нож за спиной. Как лезут в душу, чтоб натоптать в ней побольше, как соперничают меж собой из-за мальчиков или престижных прибамбасов, хвастаются тряпками и болтают без умолку о всяком вздоре. Когда одной из них нужен дельный совет — я поняла, что лучше остаться одной и завести кучу знакомых, необременительных, но полезных, и играть с ними в дружбу, чем действительно дружить. Во всяком случае, так будет честнее — истинной и бескорыстной дружбы я не встречала, а все, что называли этим словом, и близко к определению не подходило. Нужда и выгода — вот что стояло за ним, и неважно, нуждаются в тебе или нуждаешься ты, фальшивая маска остается фальшивой маской, даже если тебе ее раскрасит самый известный художник и усеет бриллиантовым узором самый искусный ювелир.
У одиночек свои правила жизни, более жесткие, более бесцеремонные, потому что за них никто не постоит, не принесет на блюдечке кусочек хлеба и стакан воды, не залижет раны, не согреет своим теплом, не прыгнет на телегу за провиантом, как делают это волки, рискуя собственной шкурой ради всей стаи. У одиночек вой протяжнее и тоскливее, а жизнь короче, но они никому не должны и никогда не будут брошены или преданы, и чужая боль не коснется их — им довольно своей, и ровно на приказы, законы, заборы. Их жизнь — миг, как у любого другого, но этот миг безраздельно принадлежит лишь им. Они ничего не имеют, поэтому у них нечего отобрать, они никого не подпускают к себе, поэтому никто не ранит их, им не у кого просить, и потому они умеют брать. И сколько ни рассуждай на эту тему, плюсы и минусы такой жизни все равно приходят к знаку равенства, как и у других — холмику земли…
Но иногда мне очень тоскливо от того, что я отбилась от своей стаи и бегу одна, не потому, что надо, а потому, что еще надеюсь ее найти, нагнать. Эта единственная иллюзия, греющая меня и поэтому оставленная жить в сердце. Даже волчонок воспитанный, вскормленный в человеческом жилище, как домашний пес, рано или поздно пойдет на зов природы, вспомнит, кто он, и устремится на свободу, к своим. И я мечтала вспомнить и найти своих, понять и принять их, кем бы они ни были, и вырваться из чужого загона. И быть принятой, и принять, и понять, кто я: пантера, мустанг… иволга, запутавшаяся в ветвях?
Но прочь этот философский вздор — жизнь циничнее любых рассуждений, и время неумолимо движет нас к финалу.
— Ты в курсе дела? Симакова когда уезжает? — спросила деловито.
— Я о другом спрашивал.
Плевать мне, о чем ты спрашивал, — глянула на него.
— Сопли и слюни про любовь на каждом повороте — купи пару буков и удовлетвори любопытство и душу. А я пошла, — поднялась и двинулась в комнату переодеваться и готовиться к встрече с квартиросъемщицей. Нужно брать ее тепленькой и с предоплатой — от меня откажется, от лишних денег — нет. Они ей в поездке пригодятся.
Иван понял, что я задумала, и не стал мешаться, только бросил:
— Я провожу.
Да, пожалуйста! Всучила ему свою сумку.
Глава 6
Отчего же сердце сжимает от непонятной тоски и боли?
Давно столь хмарое настроение не посещало меня. И вроде повода нет. Предательство Макрухина? Вилами на воде писано, да и все равно мне, что задумал старый питон. Меня ему не проглотить — подавится, знает это и пытаться не будет.
Задание? Не первое, не второе, даже не двадцатое, и вовсе не трудное. Обычное, пошлое. Замуж выходить за лорда? Как зайду, так и выйду. Это не моя головная боль, а жениха, который еще ни о чем не подозревает.
А что не так, что же бередит душу? Молчаливый напарник Лейтенант?
Он, как и я, одиночка, а волкам-одиночкам зубы без повода скалить не по чину и скулить, как щенку, чушь всякую, лишь бы паузу занять, тоже.
Может, погода действует? Затянуло тучами небо, словно траур по невинно убиенному светлому дню начался. Да и на это мне все равно — никогда я с погодой не ссорилась. Мы с ней параллельно живем, друг другу не мешая. Дождь ли, снег ли, солнце светит — мне едино — на дела это не отображается, значит, внимание обращать не на что.
— Что нос повесила? — заметил мое сумрачное выражение лица Иван.
— Не поверишь — сама не знаю.
— Почуяла что-то?
— Возможно, — оперлась на дверцу машины, задумчиво оглядываясь вокруг. Мерещилось мне что-то неуловимое, что и оттолкнуть не можешь, но и поймать не в силах.
Мужчина посмотрел вокруг и не нашел ничего подозрительного:
— Чисто, — заверил тоном специалиста, и странно — я поверила. — Садись, поехали.
— Когда машину взять успел?
