– Не знаю, о ком вы говорите, Лампернисс, и вообще ничего не понимаю, – как можно мягче сказал я.
– Ах да, ведь здесь и нельзя отвечать по–иному.
В конце крутого подъема, на самых подступах к чердаку, его лихорадочный порыв внезапно угас.
– Послушайте, – прошептал он, – вы ничего не слышите?
Он так затрясся, что и по мне словно пробежали разряды из лейденской банки.
Да, я тоже слышал…
Высокий пронзительный звук, вгрызающийся в барабанные перепонки, – звук бешено работающего по металлу тонкого напильника.
Временами звук затихал, и в эти мгновенные передышки слышалось что–то вроде раздраженного птичьего чириканья.
– Бог мой, – полувсхлипнул, полусглотнул Лампернисс, – его СПАСАЮТ!
Я оттолкнул Лампернисса и попытался пошутить:
– С каких это пор крысы распиливают ловушки, чтобы освободить своих соплеменников?
Точно пернатый хищник, старик впился в меня желтыми скрюченными пальцами.
– Молчите… и не вздумайте открыть люк – они разбегутся по всему дому! И погаснет свет! Слышите вы, несчастный? Ни ламп, ни солнца, ни луны… вечная проклятая ночь… Бежим отсюда!
По ту сторону люка – резкий лопающийся звук поддавшегося стального прута, громкий писк, пронзительные смешки.
Да–да, тоненькие смешки впивались в уши, как заточенные щипцы, резали слух, как лезвие бритвы…
Я начал вырываться от Лампернисса: лягнув старика так, что он громко застонал от боли, я наконец освободился и крикнул ему:
– Хочу посмотреть!
Лампернисс с хриплым клекотом осел на пол, но уже через секунду, невнятно причитая, мчался вниз по лестницам.
За люком воцарилась тишина.
Я уперся плечами в крышку люка и приподнял ее.
Бледные отсветы зари чуть проникали сквозь слуховые окна; в паре футов от меня стояла ловушка с погнутыми и выломанными прутьями.
С ужасом и отвращением я поднял клетку: красная бисеринка слабо поблескивала на гладком дне – отполированной самшитовой дощечке, – капля свежей крови.
А в дюйме от нее за кусочек приманки цеплялась…
Рука.
Отрубленная кисть руки, с чистым и розовым срезом.
Рука прекрасной формы, с ухоженной смуглой кожей, величиной с… обыкновенную муху.
На каждом пальце этой кошмарной миниатюрной руки рос непропорционально длинный ноготь, заостренный, как игла. Я отбросил ловушку с ее омерзительным содержимым подальше в темный угол.
На чердаке было почти темно, заря только–только осторожно закрадывалась сюда, и в этой полутьме я увидел…
Я увидел нечто размером не больше крысы.
Существо в человеческом облике, но безобразно уменьшенном. А за ним толпились еще абсолютно такие же. Эти гротескные фигурки, эти гнусные насекомые святотатственно присвоили образ и подобие Божье… Хоть и миниатюрные, твари эти так и сочили ужас, злобу, ненависть и угрозу.
Еще секунда – и крошечные монстры набросятся на меня. Я испустил душераздирающий вопль и последовал примеру Лампернисса: свалился кувырком через весь первый пролет, прыгал вниз с верхней ступени каждого следующего марша, стрелой пролетал широкие лестничные площадки.
Внезапно я вновь наткнулся на Лампернисса.
Вприпрыжку преодолевая длинный коридор, он размахивал факелом, пылавшим ярким красным пламенем. Старик бросался от лампы к лампе, подносил к фитилям огонь – и в темноте рождались желтые шары света.
И тут я оказался испуганным и беспомощным свидетелем могущества темных сил в Мальпертюи.
Едва фитиль лампы успевал разгореться, как бесформенная тень стремительно отделялась от стены и словно наваливалась на огонек – и снова воцарялся мрак.
Лампернисс закричал – погас факел и в его руке.
В течение нескольких дней я не встречал жалкого паяца, только по–прежнему где–то в сумерках коридоров раздавались его причитания.
Кузен Филарет больше не заговаривал о своей ловушке, да и я помалкивал на эту тему.
В скором времени мои тревоги и страхи приковало другое событие, куда более зловещее.
Когда в холле на первом этаже раздавался гонг, все незамедлительно откликались на этот призыв к ужину.
Кузен Филарет обычно первым открывал дверь комнаты и радостно окликал с лестничной площадки своего друга доктора Самбюка:
– Что у нас сегодня на ужин, док? Я как раз проголодался… Удивительно, сколь набивание чучел способствует аппетиту!
А старый врач в ответ:
– Наверняка ляжка какой–нибудь… уточки! Эскадронной рысью цокали по звонким плитам дамы Кормелон; что касается Диделоо, то они находились в полной боевой готовности за столом трапезной еще до общего призыва.
Раздавался скрип подъемника, подающего кушанья из кухни в столовую, и Грибуаны начинали деловито суетиться. Нэнси, примерная хозяйка дома, командовала, когда и что подавать.
Часто сигнал к ужину заставал меня где–нибудь в отдаленной части дома, иногда в саду, если случалась приличная погода.
В этот вечер я услышал гонг из желтой гостиной, где намеревался стащить пару витых свечей и оставить их рядом с миской Лампернисса, – ему был бы приятен такой подарок.
Закрыв за собой дверь гостиной, я, не торопясь, отправился в столовую и вдруг в конце коридора увидел ярко освещенную штору москательной лавки.
Странно: ведь обычно Матиас Кроок выключал газ и закрывал магазинчик сразу после ухода Нэнси. Он быстро перекусывал в соседней харчевне и возвращался на свидание с моей сестрой на пороге Мальпертюи – там они болтали и смеялись до самой ночи.
Уже несколько дней мне не терпелось поведать о своем приключении на чердаке кому–нибудь, кто без улыбки выслушал бы мой удивительный секрет.
Разумеется, я прежде всего подумал об аббате Дуседаме, но он больше не появлялся в Мальпертюи.
Матиасу Крооку я симпатизировал, хотя мне никогда не приходилось подолгу с ним беседовать.
Он был миловиден, как девушка, широко улыбался белоснежной улыбкой и уже издали приветствовал меня дружелюбными жестами.
Его тенорок, доносившийся иногда из подсобки для приготовления различных смесей, порой скрашивал гнетущее молчание Мальпертюи. Нэнси уверяла, что он сам сочиняет свои песни; одна из них отныне будет похоронно звучать у меня в ушах до конца дней моих. Очень привлекательная мелодия, в ритме медленного вальса, с легкими вариациями подстраивалась под великолепные слова Песни Песней:
Я роза Сарона и лилия долин… Имя твое, как разлитое миро…
Нэнси очень любила этот мотив и в хорошем настроении постоянно его напевала.
Пока я смотрел на освещенный магазинчик, раздался голос Матиаса, и Песнь Песней возвестила враждебному мраку о любви и красоте.
Слишком долго поджидал я удобного случая поговорить с глазу на глаз с Матиасом, чтобы упустить такую возможность.
