Слишком долго поджидал я удобного случая поговорить с глазу на глаз с Матиасом, чтобы упустить такую возможность.
Я живо пробежал по коридору и вошел в москательную лавку.
К моему удивлению, в лавке никого не было – однако совсем рядом голос продолжал петь:
– Я роза Сарона…
– Матиас! – позвал я.
– И лилия долин…
– Матиас Кроок! – повторил я.
– Имя твое, как разлитое миро…
Песня оборвалась; в наступившей тишине было слышно, как шипя выходит газ из медного крана, рождая пляску яркого мотылька.
– Ну же! Матиас, почему вы прячетесь? Кое–что хочу спросить у вас… вернее, рассказать…
– Я роза Сарона… Отпрянув, я ударился о прилавок.
Голос запел снова – несомненно голос Матиаса, только теперь он звучал с удвоенной силой.
– И лилия долин…
Я зажал уши руками. Песня гремела, как гром, так, что звенели склянки на полках и стекла в шкафах.
– Имя твое, как разлитое миро!
Это было невыносимо. Уже не человеческий голос, но яростный катаракт, обвал звуков и нот, бьющий в стены и потрясающий кровлю, – словно вокруг меня бушевал ураган немыслимой природы и силы.
Я уже повернулся бежать из лавки и звать на помощь, когда увидел самого певца.
Он прятался за полуприкрытой дверью и был огромного роста – по крайней мере, возвышался над прилавком; Матиас Кроок, даже вытянувшись, даже встав на что–нибудь, не мог быть таким высоким.
Я машинально окинул взглядом его фигуру: голова в густой тени; такие знакомые руки, кисти белые и тонкие; брюки немного растянуты на худых коленях; ноги…
Странно! Свет от газового рожка весело поблескивал на лакированных ботинках и… пробивался под ними.
Под ногами Матиаса было светло!
Его ноги неподвижно покоились в воздухе… А он пел, пел устрашающим голосом, от которого сотрясались не только мензурки на прилавке и безмен с тяжелыми медными шишечками–противовесами, но и многие другие, обычно инертные, привычно неподвижные вещи.
Только в конце коридора, у самой столовой, мне удалось перевести дыхание от ужаса и пронзительно завопить.
– Матиас умер… он висит в лавке!
За дверью прозвенела упавшая на пол вилка, с грохотом повалился стул; минута гробового молчания сменилась шумом голосов. Еще раз успел я в неистовстве крикнуть:
– Висит в лавке! Висит в лавке!
И собирался добавить: он все еще поет!… Но в тот же момент с треском распахнулись створки дверей и людской поток вырвался в коридор.
Кто–то тащил меня за собой, кажется, кузен Филарет. Больше я не видел Матиаса – сестры Кормелон встали на пороге лавчонки плечом к плечу и загородили проход.
Над головами дяди Диделоо и тети Сильвии я видел обнаженные руки сестры, воздетые в прощальном жесте тонущего человека. Дядя пролепетал:
– Нет же… говорю вам, нет…
Затем голос доктора Самбюка произнес, как отрезал:
– Ни–ни… Кроок вовсе не повешен… Его голова прибита к стене!
Я тупо повторил:
– Его голова прибита к стене!
В этом месте мне очень трудно привести воспоминания в порядок. Приходят на ум слова Лампернисса: «Какие–то загадочные силы то погружают нас в забвение, то пробуждают память». Прибавлю, временами обитатели Мальпертюи действуют как будто с ясным сознанием всего происходящего и для них не существует ничего загадочного; а в иные дни они становятся жалкими существами, дрожащими в страхе перед надвигающимся неведомым. А порой мне кажется: довольно небольшого усилия – и все прояснится, однако некая фатальная расслабленность не дает собраться и решиться…
А в тот страшный момент я без всякой мысли отдался общему потоку и вместе с другими – орущими и жестикулирующими тенями – снова оказался в столовой. Чуть раньше перед моими глазами мелькнуло видение. Около изваяния Терма, у лампы с разгоревшимся и коптящим фитилем Лампернисс держал Нэнси за плечи, и до меня донеслись слова:
– О Богиня… просто он тоже не уберег краски и свет!
Не могу сказать, каким образом среди нас внезапно появился Айзенготт. Перед обитателями Мальпертюи словно предстал судия в торжественный и зловещий момент приговора.
Он молвил:
– Довольно ныть и суесловить!…
Никому из вас не дано понять происходящее в Мальпертюи!…
Да никто и не смог бы понять!…
Каждую фразу отделяло от другой молчание, как будто Айзенготт отвечал на молчаливые вопросы.
Кузен Филарет выступил вперед:
– Айзенготт, я сделаю что нужно.
И они с доктором Самбюком, который, казалось, стал выше ростом, вышли из столовой. Шаги удалялись в сторону москательной лавки и скоро затихли.
– Вы будете жить по–прежнему – таково приказание Кассава! – закончил Айзенготт, обращаясь ко всем обитателям Мальпертюи.
Его борода белела, как снег, а глаза сверкали, точно два карбункула.
Ответила одна только Элоди:
– Я стану молиться.
Но Айзенготт не отозвался, хотя эти веские слова несомненно были обращены к нему.
И в самом деле, жизнь потекла прежним руслом, будто кто замазал густым дегтем дикое происшествие того вечера.
Со следующего дня Нэнси начала дежурить в магазине, обслуживая все более редких покупателей; по большей части она пребывала наедине с собой в рыжеватых отсветах газового освещения. Я ни разу не видел ее плачущей и не слышал ни единой жалобы.
Возможно, я один только и продолжал размышлять о случившемся, хотя и мои мысли были туманны и путаны; я долго пытался восстановить в памяти поведение кузины Эуриалии в те трагические минуты и с тягостной уверенностью припомнил: когда все в смятении и ужасе ринулись к месту кровавого происшествия, Эуриалия даже не шелохнулась, осталась сидеть за столом, безразлично или вообще с полным отсутствием мысли продолжала глядеть в свою тарелку.
Мальпертюи явил свою грозную волю жалким пленникам – и они смиренно понурили головы.
Так я никому и не рассказал ни о крошечной отрубленной руке в крысоловке, поставленной в чердачном углу, ни о том, что мертвый Матиас Кроок, голова которого была прибита к стене, громогласно распевал Песнь Песней.
Глава четвертая. Дом на набережной Сигнальной Мачты
Кто это движется, бодрствует и выжидает в доме сем?
Порицки (История привидений)
Неверно было бы сказать, что ужас Мальпертюи проявлялся с неуклонной размеренностью и устрашающие события следовали друг за другом с постоянством океанских приливов или фаз луны, подобно року дома Атридов.
Беря в расчет прекрасные изыскания господина Френеля, я склонен объяснить пики и спады в действии злых сил Мальпертюи явлением интерференции. В таком случае происходит нечто вроде пульсации, причем интенсивность явления находится в сложном соотношении с фактором времени.
