Проведя Тео к кушетке, я поправила опрокинутый светильник на столике и включила его. Между ломившимися от книг стеллажами стояло мягкое кресло, а у противоположной стены расположилась тахта, заваленная думочками. В трех оконных проемах были оборудованы ниши, в которых также нашлось место для книжных полок.
Тео поморщился, сев на край кушетки. Вытянув ноющую ногу, он осторожно ощупал колено:
— Похоже, просто потянул. — Он попытался согнуть ногу и вскрикнул от боли.
— Откинься и лежи спокойно.
Я поставила аптечку на столик и принялась рыться в ее содержимом, с трудом контролируя желание отведать «лакомый кусочек». И совесть меня совсем не мучила! Но, поверьте, она проснется. В свое время...
Я ничего не могла с собой поделать. Низкий уровень жизненной энергии влек за собой нестерпимый голод. Я привыкла себя сдерживать, и Шок часто жаловалась на бледность моей ауры. Однажды она призналась, что жаждет притащить ко мне кого-нибудь упитанного и злого и скомандовать: «Ешь!»
Разве у меня оставался выбор? Для голодного демона я слишком долго сопротивлялась искушению. Но это разумная мера предосторожности. Вот, разок нарушила «диету» с Петрифаем — и Пик не постеснялся явиться прямо на порог моего бара. Стоит мне «налопаться» как следует, и к «Логову» стекутся демоны с другого берега Атлантики, не говоря уже о местных.
Я вооружилась парой влажных салфеток:
— Нужно вытереть кровь, вдруг рана больше, чем кажется.
— Я сам.
Тео тщательно вытер лоб вокруг марлевого лоскута, потом щеки и подбородок.
Я заставила пациента лечь на спину и в мягком свете ночника тщательно осмотрела его лицо. Ну что ж, брился он вчера утром.
— Больше ссадин нет. — Повернула лицо за подбородок в одну сторону, в другую...
И смаковала его усталость, тянулась к пурпурным границам пульсирующей боли... Сочная, густая... От нее мой рот наполнился слюной.
Тео прикрыл глаза, покорно снося процедуру осмотра. Я вернулась к аптечке.
— Надо убрать марлю, чтобы промыть рану.
— Кровь же остановилась.
— Стоит промыть, а то может начаться воспаление. И марля прилипнет.
— Я не хочу, чтобы снова пошла кровь.
— Не будь ребенком, Тео. Ты же не хочешь, чтобы остался шрам.
Я откинула прядь волос с его лба, чтобы взглянуть на марлю, и вместе со свежим приливом боли ощутила укол раздражения. Тео, похоже, не привык выполнять чьи-то приказы или валяться бревном на кушетке. Мощная энергия подпитывала его эмоции.
— Рана уходит за линию волос. Постараюсь быть аккуратной.
Тео с неохотой сдался. Смочив ватный тампон в воде, я увлажнила края марлевой салфетки, осторожно сняла ее и промыла рану.
Пытаясь отвлечь его, я спросила:
— Ну и какая она, работа таксиста?
Мой вопрос заставил его нахмуриться, а приступ боли — поморщиться.
— Самая обычная. Бесконечные пробки и слишком много людей.
— В городе осталось не так уж много частных таксистов. Твой отец, должно быть, из тех старожилов, которые своими глазами видели другую жизнь.
Впервые слабый намек на улыбку.
— Я начал ездить с ним после школы, так что порой мне кажется, что я сам старожил. Но никогда не знаешь, где тебя ждет сюрприз.
— Так ты вырос в Нью-Йорке?
— Да, тут поблизости. Родители переехали в Миддл-Виллидж, когда сестры пошли в старшие классы, а я остался в старой квартире на Десятой улице. Отец работает по утрам, а я выезжаю в вечернюю смену. Я как раз возвращался домой со стоянки, когда тот парень напал на тебя.
Поезд, следовавший в Квинс, останавливался в нескольких кварталах отсюда, в Деланси.
— Путь неблизкий.
— Зато здесь тихо.
Я вынуждена была согласиться. Если бы дела с электричками в Алфавитном городе обстояли лучше, здесь давно никого бы не осталось.
— Держись, у меня перекись водорода, — предупредила я.
Обрабатывая его лоб, я задержала дыхание. Приступы боли сопровождали каждое мое прикосновение. Это был настоящий пир для меня.
Очистив рану, я просушила ее и наложила несколько полосок пластыря, чтобы стянуть края. Тео инстинктивно поднял руку, но я не позволила ему прикоснуться к ране:
— Занесешь грязь.
— Спасибо, — сказал он, оценив отражение в зеркальце, которое я ему протянула.
На лбу у него теперь красовалась круглая красная шишка с раной диаметром два дюйма посредине. Выглядело скверно, но если не будет осложнений, то заживет быстро.
— Голова болит?
— Нет, что удивительно. Наверное, я везучий. — Вздохнув, Тео вытянулся на кушетке и снова закрыл глаза.
Из бара доносилась музыка. Я подумала, что стоит спуститься и оставить беднягу в покое. Сон пойдет ему только на пользу.
— Вот, подложи под спину. — Я принесла мягкую круглую подушку-думочку, но Тео, кажется, с трудом мог сесть. — Боль в ребрах? Что же ты молчишь?
— Ерунда. — Поморщившись, он оперся на подушку.
— Дай-ка я взгляну. — Я потянула за край футболки, коснувшись его живота.
Тео насторожился, наши взгляды встретились. Он чувствовал себя уязвимым. Эмоция была куда сильнее тех, что он испытывал до этого.
Я опустилась на колени интуитивно, чтобы представлять меньшую угрозу. Руки мои покоились на его напрягшемся животе.
— Дай взгляну, — повторила я спокойно.
Тео был очень напряжен, но после глубокого вздоха позволил мне продолжить. Осторожно я приподняла край футболки, обнажив его торс. Левый бок мужчины пронзала острая боль. Я поглотила большую ее часть, притупляя пульсацию. И украла лишь крошечную долю облегчения.
— У тебя тут страшный синяк. — Я осторожно провела пальцем вокруг фиолетовой отметины. — Может, стоит перетянуть твои ребра?
Достав широкую эластичную ленту, я обернула ее несколько раз вокруг торса Тео. Пресс у него был крепкий, и мышцы груди оставались в тонусе благодаря специфике его работы. Плечи не напоминали груду перекачанного мяса; телосложением он скорее походил на бегуна, чем на тяжелоатлета, но бицепсы красиво напрягались, если он сгибал руки. На груди и животе курчавились темные волосы.
Тео неотрывно смотрел мне в глаза, по-прежнему зеленовато-карие, такие, с какими я и родилась. Большинство демонов предпочитали яркий зеленый цвет, а еще они делали кожу мягче и грудь больше. Или меньше. И хотя я старалась быть верной моему человеческому облику, я не упустила возможности улучшить свой внешний вид, мелкими штрихами добившись желаемого результата. Но пародией на саму себя я тоже быть не собиралась. Просто стремилась остаться Эммой Мейерс, насколько это представлялось возможным. Поэтому цвет глаз не меняла.
