— Не ходи, пройдет, — соврала, воткнув слова в промежуток меж ударов.
— Сядь. (бомм) Рядом…
Его дыхание приблизилось и его сердце она услышала тоже, частыми, дикими ударами оно боялось. И пришла жалость, не та, что в постели, когда она ему себя, как подарила. А огромная жалость, небом с мягкими облаками — над ним и над всеми.
— Спросил, что поже-лала там (бомм)…
— Молчи, Дашенька (бомм)…
— Нет… (бомм)
Открыла глаза и жалостью этой, новой, спокойной, посмотрела на него, уже издалека, из того далека, от которого он так долго оттягивал ее, не давая уйти, а то бы уже давно, еще в ту ночь, на берегу…
— Никто не умрет (бомм)… Больше никто…
— Родная… (бомм)…
— Пусть ныряют, просят. (бомм) И не боятся. Ник-то не ум-рет…
…
— Ура-а-а! — закричали в доме, и по улице изо всех ярких окон долбилось и растекалось под желтыми фонарями:
— Ура-а-а! — затукали, затрещали ракеты и петарды, побежали цветные и черные силуэты через свет фонарей, перемалывая локтями чистый ветер, пришедший с моря.
Николай молчал, сидя на корточках перед женой, привалившейся к холодной стене. Смотрел на белое, покойное лицо и увидел впервые, за всю их жизнь не виденное, какие полные, красивые губы у нее — цветком. Без горьких складочек в уголках.
— А помнишь… — шептал ветер и ворошил его волосы, забирая усталость, напряжение, вечное ожидание страха. Приносил из степи покой, настоянный на зимних травах, политых долгими осенними дождями. И печаль. Ему теперь это, понял он, размываясь в невыразимом горьком облегчении, — покой и печаль…
Над пропастью, грохоча с ударами часов и сердец, обламывая с себя черные куски, разваливался стоящий скалой демон. Открывалась за ним зеленая круговерть воды, что уже не столбом, а ниже, куполом, и просто — большой волной через всю бухту, катилась на пески с рассыпанными белыми огнями «Эдема».
— А помниш-шь… — светлая змея стояла дымным завитком, обернувшись вокруг мальчика, державшего в опущенной руке толстого светлячка.
Он подошел ближе, к появлявшемуся из прозрачных обломков Яше. Лежа на покатом краю, тот медленно поднял голову.
— Пойдем, — сказал Вася и потянул Яшу за руку. Свечение, прихотливым завитком вокруг его фигуры, повторило движения.
Они шли вниз, по белой тропе. Мальчик в ореоле серого дыма и темноволосый мужчина с неверной походкой и не помнящим ничего взглядом. Витька и Лариса, окруженные спокойными телами степных змей, смотрели им вслед.
Менялся свет. Багровое зарево отступало под светлым холодным светом зимней луны, а та разгоралась все ярче и ярче, освещая скалы, бухту, вогнутую линию песка и черные в бледном свете крыши «Эдема»
Далеко внизу, на просторном пляже, двое, облитые светом белой луны, нашли место, где волны вздымались выше всего, и встали в ожидании. Витька смотрел, будто на себя со стороны, помня, как стоял перед такими же волнами, только просвеченными красным вином заката, а в волнах неслись к берегу и, вильнув мощными хвостами, исчезали рыбы-серебро, и летела с ними девушка с белым лицом и неподвижными глазами, в которых — свое море.
Фигурки стояли и ждали. Волна поднялась, светя зеленью, пронизанной длинными бликами. Фигурка побольше побежала навстречу, протягивая руки и, окунаясь в бешеную вертящуюся пену, пропала из виду и снова появилась, сбитая с ног уходящей волной. Мужчина сидел на мокром песке, держа на коленях женское тело. Сверху было плохо видно, но — встал и понес туда, куда не долетала вода. И женские руки обнимали его шею.
Маленькая фигурка в серой дымке присела на корточки у самой воды, протягивая руку. Блеснул огонек, исчезая в уходящей воде.
Размывалась, погасла, пропадая среди настоящих звезд, красная луна древнего мира. Уходило зеленое свечение воды и пляж потемнел. Лишь светлая дымка показывала, как Вася подошел к Яше и сестре и вместе они двинулись к огням «Эдема»
Витька передернул плечами, замерзая на зимнем ветерке.
— Пойдем, — сказала Лариса и, сунув ему книгу, поправила на голове платок, — кажется, все тут. А внизу у скалы Генка, ждет нас, замерзнет еще.
— Пойдем, — согласился Витька, страшно вдруг заскучав по теплой захламленной кухне, горячей кружке в руках и по мурлыканию Марфы.
— О камере своей не жалеешь ли? — в лабиринте голос Ларисы звучал глухо, толкался в стены, и возвращался маленьким эхом, показывая — никого, пусто.
— О камере? Ах да… — засмеялся, прижимая руку к порванной рубашке, где под локтем на боку — пустота. Но под рубашкой шевельнулась Ноа. И Витька сказал:
— Нет. Не жалею. Я только иду, начинаю только.
Подумал о Ладе. Хотел сказать «мне бы найти ее», но остановился внутри, продолжая идти за Ларисой. И пожелал по-другому, тихо, боясь смотреть в будущее, но — Новый год ведь!
— Пусть у Лады, пусть все хорошо у нее сложится.
— С-сложится, — прошелестела у сердца змея, — у вас вс-се сложится.
«Привет, дева моя Наташа! Так странно называть тебя этим именем, потому что тут, в поселке, эта девчонка, твоя тезка, она… Даже не знаю, как написать, слишком много всего. Я собираю вещи. Нашел вот два письма тебе. Одно писал — в самом начале. Удивительно читать о себе, какой был тогда, ничего не знал. Пожалуй, напишу тут немножко о том, чем все закончилось, чтоб потом складно тебе рассказать. Для себя напишу.
Я выбросил фотоаппарат. И сломался компьютер, на котором хранились офигенные снимки. Вернусь пустой, ну и не страшно. Вернее, я хотел привезти книгу, ты даже не представляешь, какую! Мне ее Лариса отдать хотела. Книгу древних знаний нижнего, среднего и верхнего миров. Но и ее не привезу, потому что, когда все закончилось, в ней сами собой появились новые слова, о рыбах и людях, о травах и зверях, слова мальчишки Васятки, который свою сестру спас тем, что верил в нее, любил и просто не отпустил ее в смерть. И Лариса, я писал тебе, я у нее жил в доме, она сказала, что мы эту книгу читаем, а Вася в нее пишет. Я и подумал — пусть остается ему, это важнее. Потому что он, Вася, он будет теперь хранителем этих мест, но совершенно другим, новым. Не таким, которые говорят „ничего не попишешь“ и „так суждено“, а тем, кто своей горячей верой может свернуть горы. Знаешь, мы ему помогли! Такую гору свернули, расскажу! Как-то все сошлось так, что в одно время и в одном месте сработали наши горячие желания. Ну, и вера в то, что мы это можем. Я слабый дурак, пишу и думаю, вдруг все показалось мне? Может, причины другие? Хорошо, в самый нужный момент я не сомневался, а просто очень сильно хотел.
Эх, Наталия, если бы ты видела, какой наш мир, когда он большой! Страшный, увлекательный и совершенно неизвестный. Ну, непознанный, так говорят. И похоже, никаких знаний никогда не хватит, чтобы дойти до границ. А и не надо. Нельзя же ждать, когда все станет понятно. Надо просто жить — не только головой, но и сердцем.
