Несмотря на то, что отчасти его звали именно так. Заслуженно, как гласила проверенная молва.
Не то чтобы он сразу осознал степень, так сказать, своего отличия. Только когда его мачеха... а потом, позже, в приюте... и жена владельца ранчо на работе, где он работал, когда сбежал из приюта...
И приличные женщины, и опытные шлюхи, взглянув на него, либо принимали вызов, либо отворачивались. "Должны брать с тебя по дюйму", - говорили ему, как и то, как они должны ему платить.
Но в большинстве случаев это казалось больше хлопот, чем пользы. Он терпел насмешки, зависть, ехидные замечания. Его спрашивали, как он находит портных, не приходится ли ему делать седла на заказ. Терпел, но в пределах разумного.
Некоторые мужчины просто не ценили то, что имели. Он считал своей обязанностью... своим долгом, если не святой обязанностью... напомнить им, что значит быть мужчиной. Настоящим мужчиной.
Убедившись, что обитатели дома не проснулись и не подняли тревогу, он покрепче нахлобучил шляпу на голову и вышел из-под прикрытия деревьев. Он оставил Блонди - свою кобылу-паломино, а были ли шутки? Были ли они вообще! - дальше по тропе, среди рощи, где она могла бы пастись на случай, если его дела затянутся.
Иногда это случалось. Иногда они были упрямы. Иногда они были хитрыми и создавали проблемы. Пистолет под подушкой, нож рядом с кроватью, каминная кочерга под рукой. Бывали случаи, когда ему приходилось привязывать их надежнее, чем телок во время клеймения, или хорошенько избивать, чтобы привлечь их внимание. Однажды одна неблагодарная дамочка пыталась запудрить ему мозги чугунной сковородой, наполовину заполненной остывшим кукурузным хлебом; всю неделю он ходил с синяком.
В таких делах нужно быть готовым ко всему.
Он приостановился на полпути, чтобы прислушаться, нет ли тревоги со стороны города. Нейт хотел, чтобы они по возможности избегали выстрелов, пока не оцепят значительную часть Сильвер-Ривер. Выстрелов как издающих, так и получающих. Пока что их не было, что, несомненно, частично объяснялось тем, что большинство мерзких ублюдков предпочитают личные методы. Он услышал несколько слабых и далеких криков, которые могли быть человеческими криками, а могли быть просто птичьими криками, далеким собачьим лаем и ничем иным, как ветром в деревьях.
Натянув платок на нос так, чтобы он закрывал нижнюю половину лица, он подошел к дому. Предвкушение будоражило его чресла. Эти женские прикосновения к дому были многообещающим знаком. Молодая пара молодоженов, только начинающая свой путь? Пожилые люди на закате совместной жизни? Крепкий фермер с кучей детей?
Он надеялся, что детей не будет. Дети всегда все усложняют. Как и наемные работники, посторонние родственники и знакомые, постояльцы, гости и все остальные, кто может помешать. Его методы требовали определенного количества времени, с минимальными отвлечениями и прерываниями.
Похоже, здесь не было ни кукол, ни мячей, ни маленьких игрушечных поездов. Он решил, что это хороший знак, и поднялся по ступенькам крыльца, ступая по внешнему краю, чтобы избежать скрипа. Дверь оказалась закрыта на засов, но не заперта - они доверчивые люди, и достаточно легко приподнять ее, просунув лезвие ножа в щель.
Мгновение спустя он оказался в ухоженной главной комнате, освещенной тусклым оранжевым светом от углей в камине. Женские штрихи продолжались и здесь: аккуратно сложенные одеяла, подушки с иголками, стеклянные банки, наполненные декоративными камешками, плетеный тряпичный ковер и тому подобное. Здесь пахло чистотой и домашним уютом, очаг дымил с нотками хвои, в дровяной печи витали ароматы вкусной еды.
Винтовка на каминной полке. Традиционное, но не часто используемое. Библия на каминной полке... аналогично. У Хорсекока были проблемы с верой в Бога, который позволяет миру жить так, как он живет, позволяет таким, как он и остальным Мерзким Ублюдкам бегать на свободе и избегать петли.
Из-за занавешенного дверного проема доносился густой храп бревенчатой пилы, перекрывая более мягкое дыхание женских легких. Храп был достаточно громким, чтобы перекрыть звуки шагов по половицам. Он нашел фонарь на круглом столике, верх которого украшала кружевная штучка, зажег его, прикрыл свет ладонью и отодвинул занавеску, чтобы посмотреть.
Большая кровать с балдахином, застеленная множеством одеял... еще один плетеный тряпичный ковер... сундук с мягкой подушкой-сиденьем... стулья у окна... умывальник и шкаф... все удобства. А в кровати - счастливая пара, чья удача, возможно, вот-вот закончится.
Мужчина с храпом, похожим на храп пилы, был в самом расцвете сил: седеющие волосы, поредевшие и опущенные на солнце брови, нос, который, вероятно, в молодости не раз и не два ломали, челюсть, начинающая опускаться к щекам. Одеяла скрывали все его тело, кроме широких плеч, обтянутых ночной рубашкой. Крупное, крепкое телосложение, догадался Хорсекок. Заработано тяжелым трудом.
Что же касается жены... о, в этом отношении храпящий, похоже, был в полном порядке! Более чем хорошо. Она была лет на десять-двенадцать моложе его, каштаново-коричневые кудри обрамляли лицо, которое можно было назвать скорее красивым, чем симпатичным. Хорошо сложенная, с полными губами. Опять же, одеяла скрывали подробности, но намекали на крепкую, сильную и приятно пухлую фигуру.
Неужели этот храпящий мужчина заслужил такую прекрасную женщину? Обращался ли он с ней так, как подобает обращаться с хорошей женщиной? Ценил ли он по-настоящему свое состояние и ее прелести?
Так редко бывает.
Он поставил фонарь на полку, между еще одной декоративной стеклянной банкой с камешками и фотографией в овальной оловянной рамке. Не свадебный портрет, как он ожидал; на ней был изображен ребенок в нарядных крестильных регалиях. ...глаза закрыты, крошечное личико невыразительно и вяло... лежит в гробу, окруженном лилиями.
Люди, конечно, иногда бывают болезненными. Хорсекок сочувствовал им, искренне сочувствовал, им и их утрате... но разве можно держать в спальне фотографию смерти ребенка? Он опрокинул стекло оловянной рамки на полку. Хоть глаза ребенка и были закрыты, ему не нужно было смотреть.
Яркость от незащищенного фонаря нарушила дремоту женщины, и она зашевелилась и забормотала. Ее муж ответил на это сопением. Затем они оба вскочили на ноги, недоумевая и восклицая, когда Хорсекок сорвал с них уютное одеяло и обрушил на голову мужа череду ударов кулаками.
Их изумленное замешательство сыграло ему на руку. Он стащил мужа с кровати прежде, чем тот успел понять, что происходит. Его стащили с кровати, затем нанесли еще несколько жестоких ударов - давно сломанный нос теперь снова сломан, хрустит, как куриная кость, - и бросили на один из стульев с такой силой, что он чуть не опрокинулся.
Жена вскочила на ноги, задыхаясь.
"Будешь кричать или убегать, - сказал ей Хорсекок, - и вы оба будете мертвы в мгновение ока!"
"Мэгги, беги!" - прохрипел муж, сплевывая кровь.
Хорсекок ударил его по рту, чтобы в следующий раз он тоже сплюнул зубы. "Ты сейчас не слушал?"
"Уолтер!" - закричала жена, не крича, но в опасной близости.
"Лучше послушайте меня, миссис! Не двигайся!" Он завел руки Уолтера за спину, за кресло.
Она подчинилась, прижалась спиной к изголовью, а руки сцепила над грудью. О, и он был прав в своей оценке... она действительно была пухлой, пышной, прекрасно сложенной женщиной!
Уолтер сделал выпад, пытаясь сбросить его с себя. Его оценка телосложения мужчины также оказалась верной. Крупное, крепкое, добытое тяжелым трудом. При других обстоятельствах - например, в честном поединке - с ним было бы кому побороться.
Однако это был далеко не честный бой, и в считанные мгновения Уолтер был связан как можно крепче, а для пущей убедительности привязан к стулу. Кровь, слюна и сопли капали на его ночную рубашку. Губы рассечены, нос разбит, один глаз уже похож на смородину, погружающуюся в поднимающееся тесто, а избитое лицо распухло.
