Он чешет руку, сожалея о том, что он не Алистер Хобарт, — если бы его обсуждали по национальному телевидению, Ева бы его точно полюбила. Кёрсти Уорк начинает подводить итоги, и тут звонит телефон.
Одна из трубок лежит около вазы на кофейном столике, стоящем у дивана. Роуэн отвечает:
— Да?
Он слышит чье-то дыхание на другом конце.
— Да? Кто это? Алло!
Звонящий, кем бы он ни был, молчит.
— Алло!
В трубке что-то как будто щелкает. Похоже, человек цокнул языком, а потом вздохнул.
— Да?
Нет ответа.
Раздаются зловещие гудки. И тут Роуэн слышит, как подъезжает машина.
Ева замечает, что к ним по полю идет человек. Только когда он выкрикивает ее имя, до нее доходит, что это ее отец. От стыда ей хочется провалиться сквозь землю, и она снова зажимается.
Тоби тоже его заметил.
— Кто это? Это?..
— Мой папа.
— Что он тут делает?
— Не знаю, — отвечает Ева, хотя на самом деле прекрасно знает. Он намерен превратить ее в посмешище. Чтобы хоть как-то минимизировать ущерб, она встает, сконфуженно улыбаясь Тоби.
— Извини, — говорит Ева, отступая по направлению к приближающемуся отцу. — Мне пора.
Джеред смотрит на открытую маечку дочери. Вот эту самую кожу он однажды смазывал каламиновым лосьоном, когда дочка умудрилась забрести в заросли крапивы на каком-то семейном празднике.
В машине пахнет духами и алкоголем. Джеред понимает, что многие родители на его месте не дергались бы — ну развлекается молодежь, подумаешь. Но они-то не знают того, что знает он: грань между мифом и действительностью устанавливают люди, которым нельзя доверять.
— От тебя несет спиртным, — говорит он и тут же мысленно укоряет себя за излишнюю резкость тона.
— Пап, мне семнадцать лет. Сегодня пятница. Мне нужно хоть немного свободы.
Он старается успокоиться. Надо заставить ее думать о прошлом. Воспоминания послужат ей надежным якорем, уберегут от опасности.
— Ева, ты помнишь, как мы…
— Не могу поверить, что ты на это пошел, — перебивает она. — Это унизительно. Как… в Средние века. Как будто я Рапунцель какая-то.
— Ева, ты обещала до одиннадцати.
Она смотрит на часы.
— Боже, так я опоздала на целых полчаса. — Как она понимает, он выехал из дому в десять минут двенадцатого.
— Когда я тебя там увидел, с этим парнем, и ты с ним… — Отец качает головой.
Ева смотрит из окна на пролетающую мимо живую изгородь, жалея о том, что она родилась человеком, а не крошечным дроздом, или скворцом, или какой другой птичкой и не может просто улететь, выкинув из головы все одолевающие ее мысли.
— Этого парня зовут Тоби Фелт, — говорит она. — Марк Фелт его отец. Он с ним поговорит. Насчет оплаты. Я рассказала ему, что ты нашел работу и в следующий раз сможешь заплатить за два месяца. Он передаст это отцу, и все будет в порядке.
Это уж слишком. Джеред не выдерживает:
— И что же он получил за такую услугу? А?
— Что?
— Я не потерплю, чтобы моя дочь торговала собой где-то в поле в пятницу вечером ради уступок от квартирного хозяина.
Еву его слова приводят в ярость.
— Я не торговала собой. Боже! Я что, должна была молчать?
— Вот именно.
— Зачем? Чтобы нам опять было негде жить, опять пришлось переезжать и вся эта хрень заново? Давай тогда уж прямо сейчас поедем в какой-нибудь бомжовый мотель. Или найдем уютную автобусную остановку, где можно провести ночь. Потому что если ты, папа, не очнешься и не прекратишь думать о том дерьме, о котором ты все время думаешь, мне придется торговать собой, просто чтобы нас прокормить.
Ева сожалеет о сказанном, как только закрывает рот. Она почти довела отца до слез.
И на какой-то миг она видит рядом не человека, только что опозорившего ее перед друзьями, а папу, пережившего то же, что и она сама. Поэтому она умолкает, глядя на его руки, лежащие на руле, и на порождающее беспредельную печаль обручальное кольцо, которое он никогда не снимет.
Мама с Кларой закрылись в душевой внизу, а Роуэн стоит, прислонившись к сушилке для одежды.
— Ни черта не понимаю, — обращается он к закрытой двери.
Это он еще мягко выразился. Только что вернулись его мама с сестрой, которая, похоже, была вся в крови. Действительно вся, как новорожденный младенец, ее вообще трудно было узнать. Клара выглядела такой вялой и безразличной. Как загипнотизированная.
— Роуэн, прошу тебя, — отвечает мама, включая душ. — Скоро поговорим обо всем. Когда вернется отец.
— А где он?
Хелен пропускает его вопрос мимо ушей. Слышно, как она говорит его выпачканной кровью сестре:
— Пока еще холодная. Ну вот, стекла. Теперь можешь залезать.
Роуэн делает еще одну попытку:
— Где папа?
— Скоро будет. Он… Ему надо кое-что уладить.
— Кое-что уладить? Мы что, коза ностра какая-то?
— Роуэн, пожалуйста, не сейчас.
Кажется, мать сердится, но он не может прекратить расспросы.
— Откуда кровь? — продолжает он. — Что с ней случилось?.. Клара, что происходит?.. Мам, почему она молчит? Странные телефонные звонки как-то с этим связаны?
Последний вопрос достигает цели. Хелен открывает дверь и смотрит сыну в глаза.
— Звонки? — переспрашивает она.
Он кивает:
— Кто-то звонил. Звонил, но ничего не сказал. За пять секунд до того, как вы приехали.
Выражение мучительной тревоги искажает мамино лицо.
— Нет, — говорит она. — О господи. Только не это.
— Мам, что происходит?
Он слышит, как сестра залезает в душ.
— Разожги камин, — просит Хелен.
Роуэн смотрит на часы. Десять минут первого, но мать непреклонна.
— Пожалуйста, принеси с улицы угля и разожги камин.
Хелен дожидается, когда сын уйдет исполнять ее просьбу, ей бы сейчас очень хотелось, чтобы уголь лежал подальше от дома — тогда бы она все успела. Она подходит к телефону, чтобы выяснить, с какого номера звонили. Она уже знает, что это был он. Номер, который называет холодный механический голос, ей не знаком, но она не сомневается, что, набрав его, услышит голос Уилла.
В голове мечутся панические мысли, пока она набирает номер.
Берут трубку.
— Уилл?
Да, это он. Совершенно реальный голос, ничуть не изменившийся, молодой и древний одновременно.
— Мне этот сон снился пять тысяч раз…
В каком-то отношении это самый трудный момент за всю ночь. До сих пор она усиленно старалась забыть о его существовании, о том, каково это — говорить с ним, слушать его глубокий голос, пробуждающий в ней некую сокровенную жажду, рекой текущий прямо в душу.
