— Пожалуйста, принеси с улицы угля и разожги камин.
Хелен дожидается, когда сын уйдет исполнять ее просьбу, ей бы сейчас очень хотелось, чтобы уголь лежал подальше от дома — тогда бы она все успела. Она подходит к телефону, чтобы выяснить, с какого номера звонили. Она уже знает, что это был он. Номер, который называет холодный механический голос, ей не знаком, но она не сомневается, что, набрав его, услышит голос Уилла.
В голове мечутся панические мысли, пока она набирает номер.
Берут трубку.
— Уилл?
Да, это он. Совершенно реальный голос, ничуть не изменившийся, молодой и древний одновременно.
— Мне этот сон снился пять тысяч раз…
В каком-то отношении это самый трудный момент за всю ночь. До сих пор она усиленно старалась забыть о его существовании, о том, каково это — говорить с ним, слушать его глубокий голос, пробуждающий в ней некую сокровенную жажду, рекой текущий прямо в душу.
— Не приезжай сюда, — поспешно шепчет она. — Уилл, это важно. Не приезжай сюда.
Роуэн уже, должно быть, набрал ведро угля и идет обратно к дому.
— Обычно события развиваются несколько иначе, — говорит Уилл. — В моем сне.
Хелен понимает, что должна во что бы то ни стало достучаться до него, должна остановить неизбежное.
— Ты тут не нужен. Мы все решили.
Он смеется, в трубке раздается потрескивание.
Хелен на грани обморока. Она смотрит на свою картину в коридоре. Это акварель с яблоней. Картина расплывается перед глазами, но Хелен пытается сосредоточиться на ней.
— У меня все отлично, Хел, спасибо. А у тебя? — Пауза. — Париж вспоминаешь?
— Лучше тебе держаться от нас подальше.
Вода в душе выключается. Клара, наверное, скоро выйдет. Слышится еще какой-то звук. Это задняя дверь. Роуэн.
И все тот же демонический голос в трубке:
— Раз уж об этом зашел разговор — я тоже по тебе скучал. Семнадцать лет одиночества — довольно долгий срок.
Хелен крепко зажмуривается. Уилл осознает свои способности. Он прекрасно понимает, что может потянуть за ниточку и размотать весь клубок.
— Пожалуйста, — говорит Хелен.
Он не отвечает.
Хелен открывает глаза и видит сына с ведром угля. Он смотрит на телефон, на мать, на ее лицо, на котором легко читаются мольба и страх.
— Это он, да? — интересуется Уилл.
— Мне пора идти, — говорит она и нажимает красную кнопку.
Роуэн глядит на нее подозрительно и в то же время смущенно. Хелен чувствует себя совсем беззащитной под этим взглядом.
— Иди, пожалуйста, разожги камин.
Это все, что она может вымолвить. Но сын еще несколько секунд стоит на месте, не двигаясь и ничего не говоря.
— Пожалуйста, — повторяет она.
Он кивает, словно что-то понял, разворачивается и уходит.
Ночь пролетает с пугающей скоростью.
Питер возвращается домой.
Он сжигает свою и Кларину одежду в бушующем огне.
Они рассказывают Роуэну правду. Точнее, полуправду, но даже ее он не в состоянии переварить.
— Она убила Харпера? Ты убила Стюарта Харпера? Своими зубами?
— Да, — отвечает Питер. — Так и было.
— Понимаю, все это кажется совершенно ненормальным, — добавляет Хелен.
Роуэн стонет, не веря своим ушам.
— Мам, ненормально — это еще слабо сказано.
— Понимаю. С этим непросто смириться.
В руках у Питера остались только брюки. Он сворачивает их в ком и бросает в камин, прижимая хлопчатобумажную ткань кочергой и следя, чтобы от них ничего не осталось. Это все равно что смотреть, как исчезает целая жизнь.
Тут и Клара решается заговорить, ее голос звучит тихо, но твердо.
— Что со мной случилось?
Родители поворачиваются к ней — она сидит в зеленом халатике, который они ей купили, когда ей было лет двенадцать-тринадцать, но который ей все еще впору. Сегодня Клара не похожа на себя. Чего-то не хватает, а что-то, наоборот, прибавилось. Да и не так уж она напугана, как можно было бы ожидать. Девочка опускает очки на кончик носа, потом поднимает обратно, словно проверяя свое зрение.
— Тебя спровоцировали, — успокаивающе поглаживая ее по коленке, объясняет Хелен. — Юноша тебя спровоцировал. Это вызвало определенную реакцию. Понимаешь, именно поэтому тебе и было плохо. Без мяса, я имею в виду. Видишь ли, эта болезнь, эта особенность… она у тебя от нас. Она передается по наследству и может проявляться как своего рода голод, с которым следует обходиться очень осторожно.
Питеру смешно это слышать.
Болезнь!
Особенность!
Своего рода голод!
Клара смотрит на мать в недоумении:
— Не понимаю.
— Видишь ли, это такое необычное биологическое…
Хватит, решает Питер. Глядя прямо в глаза дочери, он перебивает жену:
— Мы вампиры, Клара.
— Питер!
Но возмущенный шепот Хелен его уже не остановит, и он уверенно повторяет:
— Вампиры. Вот мы кто.
Он смотрит на обоих детей и замечает, что до Клары доходит лучше, чем до Роуэна. Это и неудивительно — в свете случившегося, возможно, правда ее даже утешит. Но Роуэна как по лицу ударили. Он совершенно ошарашен.
— Это… какая-то метафора? — интересуется сын, отчаянно цепляясь за привычную реальность.
Питер качает головой.
Роуэн тоже качает головой, словно отказывается верить. Он пятится через дверной проем. Слушая его шаги по лестнице, все остальные молчат.
Питер смотрит на Хелен, ожидая вспышки гнева, но она вовсе не сердится. Ей грустно, она обеспокоена, но вместе с тем, похоже, испытывает и некоторое облегчение.
— Тебе лучше пойти к нему, — говорит она.
— Да, — соглашается Питер. — Иду.
Крестики, четки и святая вода
На протяжении семнадцати лет родители постоянно лгали Роуэну. В его понимании это означает, что вся прежняя жизнь была сплошной иллюзией.
— Вот почему я плохо сплю, — говорит он, сидя на кровати рядом с отцом. — Да? Поэтому я постоянно хочу есть. И поэтому мне приходится пользоваться солнцезащитным кремом.
Отец кивает:
— Да. Поэтому.
Роуэн кое-что вспоминает. Заболевание кожи, о котором ему говорили.
— Фотодерматоз!
— Мне надо было что-то тебе сказать, — оправдывается Питер. — Я же врач.
— Ты обманывал меня. Каждый день. Ты врал мне.
Роуэн замечает кровь у отца на щеке.
— Роуэн, ты очень чувствительный мальчик. Мы не хотели причинять тебе боль. По сути, это не такое странное явление, как считают люди. — Он показывает на зеркало. — Мы отражаемся в зеркалах.
