– Впе-е-еред, быстрее… – Не было у него слов, кроме этих вот. – Впе-еред, ура-а-а!..
И побежал, но кто-то уже его обгонял, потому что не очень быстро спускался он по своему сыпучему склону, не выходило у него быстрее ноги переставлять, увязал он, как муха на клею… И когда его стали обгонять, он вздохнул с облегчением, теперь он не один, мишень в рамке прицела, а лишь силует из таких же мужиков в шинелях, и хотя в него еще не попали, теперь, может, попадут уже позже, может, через сотню шагов, или даже он добежит до тех бандитов, что оказались на его фланге перед эскадроном…
Сбоку, холодно, как нож режет сухое мясо, вылетела команда на конях. И когда они успели? Он же просил Гуляева, чтобы он вывел людей не под пули, а для преследования, когда бой уже будет решен… Но вот они-то там, сидя в низинке, не выдержали, решились. И зря вышли, теперь они, в свою очередь, перед расстрелянным обозом белых замешкаются, не успеют ту, на дальней стороне карьера низинку проскочить и по ним тоже будут бить, еще ближе, чем его эскадрон бил, хоть с закрытыми глазами попадая… Но нет, конники широко раскрылись, и пошла рубка на добивание тех, кто еще не побежал… И быстро все получилось.
Ну, это понятно, весь бой-то шел на дне карьера, на вытянутом, но все-равно небольшом пятачке шагов триста-четыреста вдоль, не больше, вчера же сам проверял… И все вдруг утихомирилось, лишь кто-то еще орал, кто-то стрелял, но уже не совсем в противника, скорее от нервов.
Бандиты поднимались, задирали руки, многие при этом опускали голову, страшно все же было смотреть, как на тебя, беззащитного летит всадник с шашкой наголо, привстав для удара, как некоторые казаки говорили, от седла, со всей силы… Которой сейчас, когда бешенство боя еще не улеглось, не мерянно…
Такое и раньше случалось, особо боязливые добивали сдавшихся, но таких бывало немного. Не жаловали таких, припоминали, когда потом, за кострами бой обсуждается, причем не по-командирски, а по-свойски, не выбирая слов. Вот и сдерживались мужики, пробовали все же остановиться… Кому-то удавалось.
А Рыжов вдруг обнаружил, что идет, хромая так, что у него ноги едва не заплетаются. Надо же, ногу подвернул, когда по склону сбегал, подвел его ненадеждый склон… Или лодыжка эта под сапогом… И винтовка, на которую он теперь то и дело опирался, не помогала, неуклюже у него получалось. Но его место было там, впереди, среди тех, кто сдавался, и тех, кто брал в плен недобитых.
Еще где-то совсем уж у противного склона звучали выстрелы, кого-то кончали, кто не хотел сдаваться… Нет, просто кому-то пришло в голову перемахнуть через тот склон, хотя – зачем? Они что же в чистом поле сумеют от тех конников уйти, кто в преследование ушел?..
А ушло, если подумать, немало, пожалуй, десятка два или больше. И удрали-то самые ушлые, кто не растерялся, кто сумел вовремя среагировать… Казаки, наверное, думал Рыжов. Ну, теперь все от коней зависит. Если у наших кони недокормленные, или не успели за ночь передохнуть, те-то, каблуковские, непременно уйдут. Казака только пулей в степи…
– Где есаул, кто есаула видел? – заорал он. – Каблукова ко мне! Если жив… – добавил он, и понял, что последние слова едва не шептал, так в глотке пересохло.
Потом он прошелся среди своих, многие видели, что он хромает, удивлялись, хотя по этим залитым еще боевым потом лицам ничего невозможно было прочитать. Кто-то думал, уж не подранили ли командира? Но другие видели, что он просто бежать в атаку быстрее не мог, и это было правильно.
Хотя и плохо, все-равно, пусть и на одной ноге, но бежать следовало быстрее. Вон сколько его бойцов беляки на правом фланге постреляли, пять, семь… Почитай, десятка полтора, не считая раненных, кого уже кто-то пробовал подтащить в центр, или на месте перевязывал.
Опять же, незаметно, рядом оказался Шепотинник. Ремень уже поправлен, сам аккуратный, винтовка за плечом, хотя и грязная какая-то, в глине, так бывает, если на бегу пробуешь снова залечь, или упадешь руками вперед.
– Командир, да сняли Каблукова, есть же среди белых живые, они и говорят – сняли есаула.
Рыжов остановился, чуть не упал при этом, осмотрелся. Стоял он теперь в самом центре карьера, обоз белых, рассрелянный и неподвижный, казался отсюда крошевом в крови, чаще лошадиной, но и трупов там хватало. Ах да, пулемет же всех сначала подрят взял… С противоположного склона тащили пленных, тоже немало, десятка два. Коней, которые из карьера так и не сумели вырваться, кто-то уже ловил, охолаживал.
Кому-то понадобилось в беляцком обозе рыться, то ли водку искали, то ли воду – сейчас все едино. Комиссара на них надо, чтобы остановил, если кто-то водку найдет, а водка у белых всегда имеется…
– Комиссара ко мне! – заорал Рыжов.
Шепотинник было дернулся в сторону, но сбоку уже подходил Раздвигин. Тоже с карабином через плечо, в дурацкой своей черной шинеле, в дурацком кепи с опущенными ушами. И что-то говорил, пришлось прислушиваться:
– Командир, комиссар погиб. – Голос у Раздвигина, впрочем, спокойный был. Или усталый. – Это же он в атаку бросился на том склоне, а его сначала никто слушать не хотел, лишь потом… Но его убили, сам видел. – Раздвигин остановился, снял шапку и вытер ею пот. – Он упасть не успел, как в него еще раз попали. А потом, когда хотели оттащить, говорят, его еще раз пуля нашла.
И тут Рыжов не сумел на ногах удержаться, сел, хотя и не следовало. Нужно было подниматься, дел было – не в проворот.
– Шепотинник, собирай пленных. И пришли ко мне Недолю, пусть он своих казаков, десятка два, в помощь тем пошлет, кто в погоню ударился…
– Так это Недоля и пошел в погоню, – отозвался Шепотинник. – Он же у нас всегда так, чуть что – догонять бросается.
– Разве он? А где же Гуляев?.. Ладно, тогда собирай тут всех, конвой для пленных выдели… В общем, давай сюда, кто у нас на ногах остался. Будем эскадрон собирать.
И тут-то Рыжов увидел Борсину. Она шла по карьеру в очень неподходящей сейчас длинной юбке и расстегнутой шинели, кутаясь в свой платок, хотя солнышко уже высоко поднялось, даже восточный склон осветило. Тогда Рыжов вспомнил, что не будет долгой и сосредоточенной погони за остатками банды Каблукова. Другое у него задание.
А Борсина, увидев Рыжова и Раздвигина, пошла к ним, и еще издалека сказала, но так, что они ее услышали:
– Многие тут умерли… А ведь все – русские.
Мы теперь не русские, хотел ответить ей Рыжов, мы либо красные, либо… другие. Но не сказал, уж очень она была бледной, такой Рыжов ее прежде не видел.
Трофейных коней хватило, чтобы толково отремонтировать конский состав всего эскадрона, и то, некоторых раненных, наскоро подлечив, казаки решили в поводу увести, на будущее. Слабых коней из телег выпрягли, а уж в тачанку вообще таких запрягли, что любо-дорого посмотреть. Рыжову даже жаль стало, увидит кто-нибудь из больших командиров его тачанку, и отберет. Такое уже случалось. Но волочь тачанку на клячах – тоже не дело.
