— Это не добро и не зло. Это всего лишь равновесие, — выдыхает сердце гор. И земля содрогается под катиными стопами.
— Да катись ты! — кричит Катерина, сбрасывая морок. — Вон из моей головы! Др-р-рянь!
И видение гаснет, осыпаясь осколками, как разбитое ведьмино зеркало.
Мурмур, Ребекка, Лясирен — кто из них делает так, что мир вокруг трескается еще раз, утекает меж пальцев, точно песок из горсти?
— Не хочешь быть богиней? — цедит демон сквозь зубы. — Так будешь жертвой! — И бьет Катю по щеке, наотмашь — хлесть! — звонко и зло, аж воздух вышибает из легких, вышибает мысли из головы. Катерина падает, изворачиваясь в воздухе, как кошка, стараясь подставить руки, защитить от удара и без того огнем горящее лицо. И с разницей в доли секунд катины руки и лицо встречаются с зеленой водой сенота.[50] Священный колодец круглый, будто глаз, устремленный в небо. Катино тело иглой вонзается прямо в зрачок, врываясь в Тартар, в царство мертвых, лежащее ниже Аида.
Старый добрый пруд на Каменной плотине принимает Катерину в себя, от котла нганга возвысившись до жертвенника майя, доказывая: все людские вероучения — об одном и том же, сколько имен ни придумывай, сколько святилищ ни создавай. О страхе перед безднами, что вокруг и внутри нас, что всегда полны чудовищ и звезд — и неизвестно, которые опасней. Погружаясь все глубже в темень, Катя чувствует, как сжимается голосовая щель, преддверие трахеи, готовя тело к сухому утоплению — без жидкости в легких, без разжижения крови, без остановки сердца, уставшего гнать по телу кровь пополам с гниловатой водой. Темный купол нганга все выше, отверстие сенота светит фосфором, стремительно уменьшаясь, и катино сознание плывет, беспомощное и бесполезное здесь, в микрокосме зла.
* * *
Когда оно возвращается, Катерины больше нет. Зато есть все, кто какое-то время служил Кате миром, его солнцем, луной, водами и твердью. Видя своих спутников такими, как они есть, Катерина не в силах совладать ни с собой, ни с ними, хлещущими ветром и солью по губам, по глазам — светом и тут же — слепотой. Она просто ждет, ждет их первых и таких важных слов. Судьбоносных.
— Ты должен мне двадцатку! — бросает Денница Уриилу еще до того, как тот нальется плотью, перестанет струиться в дрожащем воздухе, будто отражение ангела в текучей воде.
— Двадцатку чего? — ухмыляется Цапфуэль.
— Двадцатку чего-нибудь, — отмахивается Люцифер. — Говорил я тебе: люди упрямей, чем кажутся. Слабаки вы, ребята.
— МЫ слабаки, — уточняет ангел луны. — Мы.
— Как там рыцарь? — интересуется владыка преисподней.
— Ворчит, — разводит руками Уриил. — Как и они все. Напридумывали себе насчет рая черт-те чего, настоящий им нехорош.
— Привыкнет, — деловито кивает Денница. — Блаженство им подавай. Вечное. С их-то сворами адских псов.
Оба осторожно косятся на Апрель. Обличье экстравагантной молодухи сброшено. Рядом с ангелом и сатаной сидит древняя Ата, свергнутая отцом своим Зевсом с Олимпа, дабы нести разруху в умы и души людей. Сидит и курит вонючую сигару, выпускает клубы дыма, округлив полные губы.
— Матушка Ата, — смиренно интересуется Уриил, — может, избавишь парня от гончих своих?
— Не могу, — качает головой богиня безумия. — Ты же знаешь, малыш, они не мои. Они — его. Сам, сам, всё сам. Не волнуйся, он справится. Пусть и не сразу.
Ангел вздыхает. Катерина представляет себе, как Анджей, выстроив посреди райских кущ собственной крохотный ад, запирается в нем с терзающими его чудовищами и глядит в их углями горящие глаза, глядит неотрывно, изживая застарелые страхи. Стоило жертвовать собой в битве с Уичааной, чтобы и дальше кочевать по всем девяти преисподним Миктлана. Ад затапливает эдемские просторы, потому что ты принес его с собой.
— А Катя как? — тихо спрашивает Уриил у Люцифера.
— Сам видишь, какую свиту набрала. Живьем сожрать готовы Саграду мою.
— Ну предположим, она такая же твоя, как и моя, — посмеивается ангел луны. — Наша она, наша.
— Зато меня она любит.
— Ты красивее.
— Да-а-а, я обольстительный.
— Особенно анфас. О! Так и стой. Вечно. Тебе бы еще плащик на плечо…
— Как у принца в «Золушке»: «Нет, папа. Я обиделся»?
— Папа, вестимо, расстроится.
И ангел с дьяволом смеются — чуть слышно, точно двое воришек, провернувших удачное дельце.
— Вы что творите, хулиганье? — шипит Наама, проскальзывая между ними черной плоской тенью. — По второму кругу искушения пошли? Сколько можно?
— Столько, сколько нужно, — сухо отвечает Уриил.
— Неужто милосердие проснулось, мать обмана? — поднимает бровь Мореход. — Прогулялась с мальчишкой по заповеднику богов и нате?
— Досталось ему? — сочувственно вопрошает ангел луны.
Наама удрученно вздыхает:
— А с виду такой хороший ребенок был…
— Теперь он не ребенок, а дракон света, — наставительно замечает Люцифер.
— Дракон, дракон, — кривится Наама. — Два крыла, шесть ног, зубы, хвост, чешуя.
Ата хмыкает — насмешливо, порочно… сыто. Сквозь ежесекундно меняющееся лицо богини проступают девичьи черты Апрель.
— Не вздумай! — строго предупреждает мать обмана. — Твои сети он уже прошел. Оставь парнишку его судьбе!
— Хорошо, бабуля, — послушно кивает богиня безумия. — А можно, я ему человеком явлюсь?
— Зачем? — шипит Наама.
— Так… — пожимает плечами Ата. — Для секса.
— Для этого — можно, — великодушно разрешает демон.
— Никак ты их с Катей любовью полюбила? — гладит Нааму по взъерошенной шерсти Уриил. Мать обмана по-кошачьи дергает спиной и выскальзывает из-под ангельской длани.
— Подведем итоги, — сухо объявляет Сабнак, прерывая пустую болтовню ангелов и демонов. — Мытарства души завершены. Искушения использованы — все семь. Каждый из вас… из нас показал себя Саграде, каждый предложил свою цену. Кто победил? — И первым смотрит на Люцифера.
Остальные понимающе улыбаются.
— Нет-нет-нет! — отмахивается владыка преисподней. — Похоть тоже не прокатила. Этой женщине нужна любовь. Мужское плечо, близость, надежность, забота и все такое. Власть, любострастие, наслаждение ее пугают, вы же видели. От их переменчивости Катерина сбегает в вечность, но и вечность ей тяжела. И снова бегство, снова ложь, снова людские бредни про поиск себя… Зеркала ей в помощь, Мурмур ей в поводыри.
— Трус ты, папуля, — замечает Ребекка, выходя на свет из тени, скрадывающей очертания зала. — Не надоело от баб бегать? Мы не такие страшные, как тебе кажется. И никто не вернет тебе Лилит, не надейся. Пора двигаться дальше. Соблазнять и соблазняться. А то что ты за дьявол такой, неискусимый?
