— Золотом. — Ракоци вынул из поясной сумки монету. — Вот, поглядите. — Он швырнул золотой к ногам женщин, тот угодил в лужицу, подняв фонтанчики брызг.
Пожилая крестьянка подобрала монету и, осмотрев, прикусила ее, после чего прошептала что-то своей рослой товарке.
Та, сдвинув брови, задумалась, затем сказала:
— Две монеты с каждого человека — вот наше слово. — Пошевелив губами, она прибавила: — За каждую ночь. — В лице ее промелькнула растерянность, ибо запрос был чудовищным и мог разгневать важного господина.
— Договорились, — кивнул Ракоци, прежде чем отец Ковновский успел открыть рот. — У вас уже есть один золотой. Я дам вам сейчас еще девятнадцать. Всего будет двадцать монет. Это задаток. Вам его передаст мой слуга. — Властным жестом Ракоци приказал Роджеру спешиться, а сам стал отсчитывать деньги. — Смотрите внимательно, — крикнул он женщинам, но те и так, сбившись в плотную кучку, не сводили глаз с его рук. — Видите? Мой человек берет у меня монеты и сейчас отнесет их к вам.
Роджер стал шаг за шагом продвигаться к колодцу.
— Эй, — крикнула пожилая крестьянка, — не вздумай взяться за меч!
Роджер энергично потряс головой, показывая, что ничего такого делать не собирается. Приблизившись к женщинам, он высыпал золотые на лавку.
— Пересчитайте их! — крикнул Ракоци и, когда золотые были разобраны, продолжил переговоры: — Я и сержант сейчас поедем за остальными людьми. Здесь останутся мой слуга и святой отец. С ними вы сможете обсудить, как разумнее разместить нас в вашей деревне, чтобы никого не обидеть и не стеснить.
Отец Ковновский сверкнул глазами.
— Я думаю, именно мне надлежит сообщить отцу Погнеру о результатах разведки. Ему ведь решать, остановимся мы здесь или нет.
Ракоци искоса глянул на иезуита.
— Это единственная деревня в округе. Что тут решать? Вряд ли отцу Погнеру улыбается провести ночь в лесу. Что же до прочего, то вернувшихся с поля крестьян меньше обеспокоят слуга и священник, чем дворянин и солдат.
— Почему? — поджал губы иезуит.
— Разве не ясно? — Ракоци сдвинул брови. — Посмотрите, в селе совсем нет ребятни. Мы видели лишь младенца, а это значит, что год-два назад здесь побывала шайка каких-нибудь дезертиров, охотников за рабами, забравшая с собой всех детей. Сержанта просто-напросто могут зарезать, вы же — лицо духовное, с вами другой разговор. Вас не тронут, но все же будьте поосмотрительнее. Монастырь тут не католический, а православный. Сочтите-ка перекладины на надвратном кресте.
— Их три, — прошептал, машинально перекрестившись, священник и вздрогнул, заметив, что женщины пораженно уставились на него.
— Не смущайтесь, святой отец, ищите пути к примирению. И перво-наперво навестите настоятеля этой обители. Расскажите ему о нашей миссии и постарайтесь произвести благоприятное впечатление.
Не хотелось бы, чтобы монахи встретили нас градом камней.
— А вдруг эти женщины, когда вы уедете, решат нас прогнать? Чтобы присвоить то, что вы им дали? — Отец Ковновский с опаской посмотрел на крестьянок и нервно поежился, словно те уже мчались к нему с ухватами, крынками и горшками.
— Думаю, они захотят получить остальное, — сказал Ракоци. — За деньги день-два нас потерпят. А то и все три.
Отец Ковновский заколебался. С одной стороны, ему было боязно оставаться в деревне, с другой — не хотелось, чтобы кто-то заметил, что он празднует труса, особенно бравый сержант.
— Я не согласен с вашим решением, — заявил он наконец, — но обстоятельства вынуждают меня подчиниться.
— Вот и прекрасно, — сказал Ракоци. — Приятно слышать разумную речь.
Иезуит помолчал, потом, потрепав лошадь по холке, оставил седло и, приосанившись, побрел к Роджеру. Тот уже со свойственной ему обстоятельностью оглядывал соседствующую с колодцем избу.
— Крепкое хозяйство, — заметил он одобрительно. — Добрые женщины, чье оно? С кем я могу переговорить о постое?
Рослая крестьянка тряхнула головой.
— Со мной, — заявила она, пряча доставшиеся ей золотые. — Здесь живу я. Со своим мужем и свекром.
— Полагаю, вас не стеснят два или три постояльца?
Ответом был почти благосклонный кивок. Крестьянке нравилась уважительность квартирьера.
— А найдутся ли у вас лишние стойла?
Женщина широко улыбнулась.
— Нет, но есть огороженный выгон. Овец мы выведем, но возьмем с вас еще по монете. За сено, за выпас. — Она осеклась, опасаясь, что зашла чересчур далеко.
— Что ж, это разумно, — отозвался Роджер. — А не сможем ли мы разжиться у вас и овсом? Наши лошади голодны, а путь предстоит неблизкий.
Женщина вновь усмехнулась. Несмотря на молодость, во рту ее не хватало половины зубов, но она тем ничуть не смущалась.
— У нас его мало, но мы поищем. Разумеется, за отдельную плату. — Она сознавала, что односельчанки глядят на нее, и вся светилась от самодовольства. — Если понадобится заколоть какую-нибудь животину, чтобы накормить ваших людей, мы спросим за нее как на рынке. — Это была очевидная дерзость, и остальные крестьянки затаили дыхание.
— Именно на то мы и рассчитывали, — невозмутимо отреагировал Роджер. И получил тычок в бок.
— Это просто грабеж! — прошипел возмущенно иезуит.
— Помолчите, — обрезал его с неожиданной властностью Роджер. — Деньги не ваши, с чего бы вам возражать? — Он повернулся к крестьянке. — Добрая женщина, не согласишься ли ты вести разговор от всей деревни? Так мы могли бы скорее сладиться, и ни одна хозяйка не получила бы меньше другой, что представляется мне справедливым.
Крестьянки одобрительно закивали, но самая пожилая из них возразила:
— Я понимаю, Анеля умнее всех нас и считает быстрее. Но вдруг мне что-нибудь не понравится? Как в этом случае быть?
— Тогда обсудите между собой, чего вы хотите, — спокойно предложил Роджер.
— Ладно. — Пожилая женщина взглянула на рослую. — Сначала я ее выслушаю. — Она умолкла, довольная, что вставила в разговор свое слово.
— Это благоразумно, — кивнул Роджер, игнорируя тяжкие вздохи иезуита. Тот, считая, что всякие сделки с женщинами бессмысленны, сокрушенно покачивал головой.
К тому времени, когда уланы с иезуитами добрались до монастыря, сумерки совсем загустели. Всадники выезжали из леса один за одним, пляшущие огоньки фонарей придавали им сходство с призрачными охотниками святого Губерта.[2] Крестьяне, выстроившиеся вдоль улицы, опасливо закрестились, пораженные численностью отряда. Женщин нигде не было видно — те, похоже, попрятались по домам.
