свернули в переулок, сгрудились вокруг демона-гибрида, очевидно бездомного, и начали пожирать его заживо. Каждая голова откусила большой кусок, а затем откатилась, хихикая. Когда они закончили, меньше чем через минуту, остался только дёргающийся скелет. Тиллинг позволил своему сознанию наклониться вперёд, и затем сосуд, каким бы ни был его разум, ускорился прочь. Нет,
УЛИЦА ОТРЕЗАННЫХ ПЕНИСОВ не очень нравилась Тиллингу.
Следующая улица - БУЛЬВАР БЬЯНКИ - выглядела более обыденно; это казалось развлекательным районом.
ПЕРВОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ! - гласила сверкающая театральная вывеска.
ПАРАНОРМАЛЬНАЯ БОЙНЯ В ЛАГЕРЕ НУДИСТОВ!
МАЛЕНЬКИЙ КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ЛАГЕРЬ В ПРЕРИЯХ!
ТЕЛЕПУЗИКИ ОТПРАВЛЯЮТСЯ В АД!
Не похоже на мою остановку, - подумал Тиллинг.
Он проплыл мимо так быстро, как только мог, но собственная болезненность заставила его остановиться в следующем заведении.
СЕКС В ПРЯМОМ ЭФИРЕ! - моргнул яркий знак.
Это может быть немного интереснее.
Однажды, много лет назад, друг привёл его в секс-клуб на Манхэттене, который был не так уж и плох. Он воспользовался своим преимуществом субтелесности и незаметно проплыл мимо зеленоватой прокажённой женщины, продающей билеты в будке. Он вошёл в длинную комнату, оборудованную трибунами (кстати, заполненными до отказа бесами, демонами, зомби, оборотнями и привилегированными людьми), которые демонстрировали различные платформы, на которых действительно проходили секс-шоу. Но затем Тиллинг увидел, что он пропустил на вывеске перед входом:
СЕКС В ПРЯМОМ ЭФИРЕ С ТОРСОМ!
Мужские туловища ходили по своим культям в поисках подходящего женского торса, с которым можно было бы совокупиться.
Двигаясь дальше, Тиллинг заметил ещё несколько заведений; этот район напомнил ему Таймс-сквер семидесятых. Ещё больше мигающих огней и вывесок, обещающих разврат.
СИСЬКИ, КЛИТОРЫ И ЛЕДЯНОЕ ПИВО! - один дверной зазывал в своём объявлении в одном месте, табличка которого гласила: КОНКУРС ЖЕНСКОГО ОБРЕЗАНИЯ! А на следующем месте было написано: ВСКРЫТИЕ ЖИВЫХ ЧЛЕНОВ, а табличка меньшего размера гласила: ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩЬ! ТРУПНОЕ ПОРНО!, и прогремело из следующего шатра: КОНКУРС КРАСОТЫ ТРУПОВ! ВОЙДИ СЕЙЧАС, ЧТОБЫ ВЫИГРАТЬ ПЯТЬДЕСЯТ АДСКИХ БАКСОВ! Под которым выстроилась очередь из дюжины гниющих баб; некоторые местами сгнили до кости. Тиллинга, которого тошнило, не интересовало такое зрелище, но следующее заведение дало ему повод задуматься: ДОМ РАЗВЛЕЧЕНИЙ ДЖЕФФРИ ЭПШТЕЙНА! [7]
Какого хрена... - задумался Тиллинг.
Даже не замедлившись, его сознание начало перемещаться в дверь.
В центре сцены стоял не кто иной, как голый, длиннолицый, седовласый финансовый менеджер и спекулянт/аферист хедж-фонда с такой печально известной репутацией. Его привязали к столбу - голого, конечно - и поставили в центр Круга Силы, заполненного пентаграммами, планетарными символами и многочисленными астрологическими знаками, которые устрашающе светились под ногами Эпштейна. Перед зрелищем предстали новые трибуны, и большинство мест уже были заполнены демоническими герцогами, шевалье, адскими предпринимателями и другими богатыми обладателями билетов. Чувство предвкушения внутри стало наэлектризованным, особенно когда Био-Колдун Первого уровня начал парить над сценой и занял своё место за чем-то вроде инструментальной приставки, но здесь было очень мало датчиков и переключателей; вместо этого были свечи разных цветов и скопления мигающих драгоценных камней. Над приставкой висел перевёрнутый крест.
Описание самого Био-Колдуна представлялось несколько сложно, потому что это уникальное инфернальное существо занимало несколько уровней Нижней реальности. Некоторые из этих реальностей были телесными, некоторые - парателесными, а некоторые представляли собой смесь того и другого, так что физическую их сущность было трудно наблюдать. Во всяком случае, это напомнило Тиллингу древнего воина-самурая в чёрных планарных доспехах. Внутри шлема не было ничего даже близко похожего на лицо. Просто смещение, освещённая статика. Оранжевый ореол светящегося газа парил над головой оккультиста, но он не был круглым, а повторял конфигурацию перевёрнутого креста над головой.
Тиллинг подплыл к свободному месту впереди, но потом подумал: Ой! - когда, пытаясь сесть, понял, что у него нет ягодиц, на которые можно было бы приземлиться.
Аплодисменты раздались, когда рогатый новобранец в доспехах из дублёной человеческой кожи уверенно вышел на сцену, ухмыляясь мистеру Эпштейну. Сам Эпштейн бормотал и рыдал в логическом страхе, что с ним вот-вот случится что-то не очень хорошее.
- Пожалуйста! - всхлипнул он. - Я заплачу тебе, чтобы ты меня отпустил! Я стою полмиллиарда! Я отдам тебе свой таунхаус в Верхнем Ист-Сайде!
На предложение тут же ответила крепкая рука новобранца, вытащившая словно из ниоткуда острый, как бритва, изогнутый нож кукри, лезвием которого полоснули по лбу мистера Эпштейна, и в результате он закричал высоко и сильно, но не так громко, как он заорал, когда новобранец сдёрнул скальп финансиста с его дрожащего черепа. Затем скальп был полностью срезан и брошен в толпу, оставив верхнюю часть черепа Эпштейна очищенной, как окровавленный апельсин, после чего новобранец начал сдирать лицо растлителя малолетних таким же образом, но вниз, пока лоскут разорванной плоти не свисал с подбородка, как причудливая петушиная бородка. Бóльшая часть пространства на черепе Эпштейна теперь была только кровеносными сосудами и сложной мускулатурой. Затем новобранец поднял ведро с порошкообразной солью и высыпал его на влажную кровоточащую голову субъекта.
Толпа взревела в знак одобрения, но недостаточно громко, чтобы перекрыть вопящие крики Эпштейна.
Следующими шли две обнажённые самки брудренов, и хотя им, вероятно, было тысячи лет, они могли сойти за ранних подростков - именно такие, какими они нравились Джеффу. И эти брудрены не могли быть милее с их едва оформившимися грудями, лысым лобком, плоскими заострёнными ушами и безпористой безволосой тёмно-серо-зелёной кожей. Они поклонились публике, а затем встали на колени перед мистером Эпштейном, который всё ещё безостановочно ревел от солевого лечения. Но вскоре новый тенор приспособился к этому мычанию, очень похожему на непрекращающийся гудок грузовика, дующий сквозь человеческие голосовые связки. Двое брудренов захихикали, когда стали втыкать десятки длинных швейных игл в яички финансиста, которые одна из древних подростков выдавливала вперёд, постукивая по мошонке большим и указательным пальцами. Джефф напрягся, подёргивался и корчился на шесте, когда всё больше игл делали пару блестящих дикобразов из этих знаменитых фамильных драгоценностей Эпштейнов. К тому времени, как они закончили, мошонка Джеффа могла бы сойти за шедевр современного искусства.
Но, увы, остался сам не менее знаменитый пенис, который к настоящему времени по понятным причинам уменьшился до размеров картофелины фри. Этого малыша, однако, больше не было видно через мгновение, когда на сцену вышла только что трансфицированная женщина-огнемёт и выдохнула остроконечный шлейф пламени - кстати, 6666 градусов - прямо в хлам Джеффа. Пронизанные прожилками груди хорошенькой огнемётчицы вздымались и опускались с каждым огненным порывом, и именно в этот момент описания громких протестов мистера Эпштейна начали бросать вызов возможностям
