Под Новый Год Глебыч во второй раз встретил коллег. Правда, не понял с каких они веток. Но других Гениев он теперь узнавал безошибочно: чувствовал визитку. Нутром, селезенкой, седьмым или восьмым чувством. У встреченных, к примеру, визитки оказались в карманах. У одного, лысоватого и хлыщеватого мужичонки с острым лицом и бегающими глазками, – во внутреннем кармане пиджака. У второго, тучного кучерявого херувима – в кармане необъятной куртки. Глебыч столкнулся с ними на «Автозаводской», выйдя из поезда.
– О! Смотри! Наш маросейский герой, – сказал хлыщ насмешливо, подталкивая соседа локтем.
Глебыч застыл, глядя на них. Он не знал, что сказать и как поздороваться. Банально растерялся.
Херувим почему-то обидно заржал. Хлыщ тоже усмехнулся, как-то недобро и хищно. А потом оба, ни слова больше не говоря, уселись в вагон и поезд тронулся.
Глебыч некоторое время неподвижно стоял, глядя на убегающие во тьму габаритные огни. Люди старательно обходили его.
«Черт! – подумал Глебыч вскоре. – Все-таки я ничегошеньки не понимаю в этой игре. Надо искать Гения Калужской. По-моему, нужно поговорить с ним, а не с этими…»
И он стал искать. Часами бесцельно кружить по метро, пересаживаясь со станции на станцию без всякой системы. В этом Глебыч неожиданно для себя стал находить еще большее удовольствие, чем раньше. Он ведь всегда любил метро. И московское, и киевское, и даже питерское, хотя Питер как город недолюбливал.
Поиски не привели ни к чему. Всю зиму и почти всю весну Глебыч жил надеждой на встречу, но ни с кем из Гениев так и не столкнулся. Он продолжал поиски и боялся только одного.
Что его сознательно избегают.
А вскоре произошло то, что рано или поздно происходит со всеми: у Глебыча умерла мама.
Ей было уже восемьдесят три года; невзирая на возраст, Виктория Ильинична до последних дней оставалась бодрой и деятельной старушкой – с поправкой на возраст, конечно. В магазины ходила сама, готовила сама. В общем, никого и ничем не обременяла. Глебыч, наверное, внутренне давно был готов к смерти мамы, потому что ощутил лишь стылую пустоту и тихую горечь. Сестра, видимо, испытывала то же, потому что никаких истерик и криков на похоронах не случилось – только слезы и нескрываемая печаль. Печаль по человеку, прожившему большую и правильную жизнь и ушедшему только потому, что все мы рано или поздно уходим. Несколько дней после похорон Глебыч ходил подавленный. Он вдруг поймал себя на мысли, что в последние годы очень редко виделся с мамой. Изредка забегал подкинуть деньжат к ее скудной пенсии, о себе не рассказывал (да и нечего было рассказывать), на вопросы отвечал односложно и торопился бежать дальше – дела. Виктория Ильинична так и не дождалась невестки и внуков от непутевого сына-одиночки. Хорошо хоть, у сестры семья вполне сложилась: молодчина муж, четверо детей…
На десятый день после смерти Виктории Ильиничны позвонила сестра, попросила придти в мамину квартиру. Глебыч догадывался зачем.
Он прекрасно знал текст завещания. Все пополам. Сбережений у родителей никаких не было, стало быть, речь шла только об имуществе. О двухкомнатной квартире в Кунцево и нехитром ее убранстве.
Глебыч ехал в Кунцево, не замечая ничего вокруг. Глядел невидящими глазами в пустоту и заранее обдумывал, что скажет сестре.
Ни к чему этот мещанский дележ. У сестры четверо детей, живут в неплохой трешке на Нагатинской, но шесть человек для трехкомнатной квартиры – все же слишком. Тем более, старшие девки-близняшки здоровенные уже, вымахали выше Глебыча. Стройные, длинноногие и, что приятно, не без масла в голове. Заканчивают школу, или, как это теперь у них называется, колледж. А поступать навострились не куда-нибудь, а в МГИМО.
А на другой чаше весов Глебыч, старый пень-одиночка. На плеши – сороковник, за душой – ничего путного. Ну, несколько сотен статей, ну десяток убойных репортажей. Своим горбом заработанная квартирка – двухкомнатной совестно назвать. Типичная однушка с дополнительной стеной-перегородкой. И ванна сидячая. В общем, холостяцкая берлога, стены в разводах и драный линолеум на балконе…
«Нечего тут обсуждать, – подвел черту под недолгими раздумьями Глебыч. – Пусть Светка мамину квартиру продает или разменивает свою и мамину на бо́льшую. Им нужнее, как ни крути. А я перебьюсь…»
Это решение зрело в Глебыче давно, лишь сейчас он осмелился оформить его в слова, пусть даже произнесенные только мысленно. Впрочем, через какой-нибудь час он скажет их вслух и никогда не пожалеет об этом.
А из вещей попросит только старинный письменный стол, любимое папино кресло и книги. И все.
Отцовские часы и бритва уже лет пятнадцать как хранились у Глебыча. Теперь кресло, стол… вот и вся овеществленная память. А еще надо будет как-нибудь зайти к сестре с гостинцами для младшеньких, с бутылкой и посвятить вечер просмотру фотографий. Начиная с самых старых, пожелтевших от времени, с трогательными надписями на обороте.
Погруженный в себя Глебыч доехал до «Кунцевской» и так и не заметил, что на схеме метро Арбатско-Покровская линия стала длиннее. После «Щелковской» значилась станция «Гольяново».
Не заметил. Не до того ему было сейчас.
* * *
Телефонный звонок выдернул Глебыча из похмельного утреннего сна. Вчера со Светкой и ее мужем все обговорили, Глебыч своего решения не изменил. Сестра расплакалась… В общем, пообщались еще немного, а потом выпили. В память. Совсем немного.
Но Глебыч отчего-то захмелел. Не слишком, но дома достало сил только раздеться и, примостив у койки запасенную бутылку минералки, тихо отключиться. Наверное, это действительно были опустошение и усталость, а не опьянение.
– Алло! – сказал Глебыч в трубку и закашлялся.
– Поздравляю, – донеслось в ответ. – Все-таки я был прав, что не списал тебя со счетов…
– Секундочку, – сдавленно всхрипнул Глебыч, отложил трубку и потянулся к минералке. Только с наслаждением выпив грамм триста, он смог заставить себя оторваться от горлышка.
– Алло! Кто это? С чем поздравляете? Я не понял.
Собеседник тихо засмеялся:
– Мы встречались в метро, коллега. Я – Гений Калужско-Рижской. Полагаю, нам следует встретиться и поговорить. Ты в самом деле новичок и в самом деле ничего еще не соображаешь.
Сон и тяжесть в голове безвозвратно унеслись прочь, словно последний поезд во втором часу ночи с конечной станции.
– Встретиться? Конечно! Где?
Гений Калужской фыркнул и рассмеялся:
– Что значит – где? Разумеется, в метро!
– На какой станции?
– На новой. Недалеко от тебя. Ты поймешь, только на схему взгляни внимательнее. Выезжай, я там буду минут через двадцать.
