— А дальше? — Дот ждал продолжения.
— Все. Дальше ничего. — Она опять уколола его взглядом.
— Другие ребята больше рассказывают. Например, что случилось, когда их мамы впервые его увидели.
Глаза матери улыбнулись.
— Да? А кому из этих ребят Бард — родной отец?
— Ну, не всем…
— Понимаешь, для них это истории о большой любви. А для меня — просто сделка. Как между продавцом и покупателем. Никакого сердца, чистый расчет. Единственный способ сохранить жизнь тебе и Ардент.
— Ты… заплатила ему? — спросил Дот, борясь со стыдом. В кругу Барда было не принято говорить о деньгах.
— Отдала все до копейки. И свои сбережения, и то, что осталось от Морри. И от дяди Темба, погибшего в той же заварушке.
— Это было много? — прошептал Дот, чувствуя тошноту.
Бонне изогнула бровь и вернулась к своему занятию.
— Да, наверное, — сказала она равнодушно.
Дот чувствовал: мать надеется, что он оставит эту тему. Поэтому терпеливо ждал, когда она снова поднимет глаза.
— Как тебе объяснить, малыш… На одной чаше весов были отцовские деньги, на которые его бывшие… компаньоны постоянно выдвигали претензии. А на другой — безопасность, чужбина и двое детей, у которых есть шанс на спокойное детство. Ты знаешь, что я тебя маленького почти не видела? Со всеми этими няньками…
Дот покачал головой. Сколько он себя помнил, мать всегда была рядом. И руки ее всегда что-то делали.
— Мой отец был купцом, верно? У него ты и научилась заключать сделки?
— Вся моя семья — негоцианты и купцы. От нас, как говорит Бард, все беды в мире. — Она улыбнулась. — Мы питаем зло деньгами.
— Но ты же отринула это! — Дот незаметно для себя тоже перешел на терминологию Барда.
— Скажем так: отложила до поры. Гибель Морри меня здорово отрезвила. — Она кивнула в сторону окна. — Подвинь свою сестру. Ей солнце в глаза светит.
Дот нагнулся и оттащил в тень циновку, на которой лежала Ардент. Странное слово: «заварушка». До недавнего времени он был уверен, что оно означает праздничную гулянку с пирожными и прочими нехорошими вещами.
Его подруга Уинсам едва сдержала смех, услышав эту версию.
— Нет, это типа войны, — объяснила она. — Маленькая такая войнушка. Приходят люди с ружьями, стреляют: бах! бах! — и разбегаются. Ну, кроме тех, кого убьют.
— На праздниках тоже стреляют из ружей… — Дот совсем запутался: картинка с пирожными и разноцветными украшениями слишком долго прожила у него в голове и не хотела съезжать. — Веселятся и стреляют в воздух. Может, пуля случайно отскочила от потолка — и прямо в него…
Уинсам покачала головой. Ее лицо сделалось мягким и грустным.
— Скорее всего это случилось там, на дороге. Грузовики проезжают, а люди с ружьями прячутся за камнями и стреляют по ним.
Дот задумчиво склонился над партией в «свободный камешек», которую они с Уинсам не доиграли. Новая картинка обживалась у него в голове.
— Как-то так, — закончила Уинсам, с интересом глядя на него.
Дот глубокомысленно, по-бардски, кивнул.
— Твой ход, — сказал он, чтобы вырулить из неловкого положения.
С его сестрой Ардент был непорядок: она толком не выросла. Костлявая и смуглая — смуглее, чем Дот и Бонне, — Ардент состояла, казалось, из локтей и коленей, словно складной стул, застрявший в полуразложенном состоянии. Правая рука слегка шевелилась. Когда в эту руку вкладывали какой-нибудь предмет, Ардент начинала с ним играть. Левый локоть торчал вперед, а ладонь намертво скрючилась за ухом. Глаза смотрели в разные стороны, хотя время от времени ей удавалось сфокусировать взгляд.
Ардент можно было либо носить в заплечном мешке, либо класть на левый бок. Занимаясь хозяйством, Бонне таскала ее на спине, а порой оставляла в тени под деревом. Ардент должна была постоянно слышать знакомый голос — желательно Бонне, но Дот тоже годился на крайний случай. Если по какой-либо причине говорить возбранялось, то надо было другим способом дать ей понять, что ты рядом: прислониться или положить руку на сжатую в комок ступню; иначе она начинала дергаться и капризничать.
— Моя мать поет партию Анне, — сказал Дот. — Как и большинство матерей.
— А отцы поют Роббре, — удовлетворенно кивнул Бард, поставив Дом для Троих обратно на полку.
— Матери тоже иногда понижают голос. Или в пустую бочку стучат. Выходит похоже на Роббре.
Бард нахмурился.
— Стучат, потому что так лучше выходит, — поспешил пояснить Дот. — Два голоса вместе.
Подумав секунду, Бард улыбнулся.
— Это правда, Дот. Анне без Роббре жить не может.
Дот был еще очень молод. Он не думал, что жизнь его матери сильно изменится, если завтра всех людей, за исключением его и Ардент, унесет ураган, болезнь или война. Однако с Бардом не поспоришь.
— А партию Вилджастрамаратана никто не поет, — сказал он.
— Пф! — Бард запахнул халат и уселся. — Кто же захочет? Да и зачем? Песня Вилджастрамаратана всегда вокруг нас: в щебете птиц, в жалобе коз, в гомоне детей, что играют в свои глупые игры, плачут и смеются. У меня от этой песни болит голова. Дети — еще куда ни шло. Вырастут, достигнут среднелетия, научатся петь Анне или Роббре. Но козы и птицы, и прочие голоса — что с ними поделаешь? Приходится мычать, как Анне, и бормотать, как Роббре, чтобы их заглушить.
Мужчины порой ездили в город: за лекарствами, за углем или на похороны родственников. Уинсам слышала, как отец рассказывал про пластиковый дом, где они ночевали, про «дворец кофе», где стоял телевизор — коробка, наполненная неприятной музыкой, целующимися лунолицыми людьми и смешными футболистами. На поездку ушло два дня. Вернулись усталые и тихие, и Бард злился больше всех, пока не выкупался в реке и не успокоился в объятиях жен и детей.
— Ты никогда не говоришь с Бардом, — сказал Дот.
— Не волнуйся, — усмехнулась Бонне, натирая Ардент маслом. Она проделывала это регулярно, иначе дочь начинала стонать и ворочаться. — Барду хватает с кем поговорить.
Обработав трудные места между сжатыми пальчиками на ногах, она добавила:
— Ему не нужна моя мудрость.
— И он к тебе не обращается. Только когда говорит со всеми сразу. Когда советует, сколько отложить на продукты, и все такое. А напрямую — никогда.
— А что ему со мной говорить? — Бонне размеренными движениями массировала икры Ардент.
— Ну, как с матерью Уинсам. О работе, о детях… Тогда, может, и остальные станут с тобой общаться.
— Ах, мальчик, мальчик, — вздохнула мать. — Я в свое время достаточно наговорилась — и с твоим отцом, и с нашей семьей. Люди меня раздражают. Я работаю, присматриваю за хозяйством — чего же еще? В доме должно быть тихо, чтобы у тебя и Ардент всегда было место, где отдохнуть. А для разговоров можешь пойти к Уинсам или к Тоду. И потом, у тебя скоро среднелетие, будешь в чайный шатер ходить.
