— Отец, заклинаю тебя, не делай этого! — воскликнул Лодовико. — Виталь не рассказывал тебе, как буйствует дух. А все доктора-иудеи, приходившие к нам, говорили. Он швыряет вещи, ломает мебель. Топает ногами.
— Глупости, — возразил отец. — Я верю в болезнь и верю в исцеление. Но верить в призраки? Призраки, которые швыряются вещами? Это я сначала должен увидеть собственными глазами. Пока что мне довольно того, что Виталь здесь, рядом с Никколо.
— Да, отец, — согласился Никколо, — и мне этого довольно. Лодовико, ты же всегда любил Виталя, — обратился он к брату, — не меньше меня. Мы трое всегда были друзьями, еще с Монпелье. Отец, не слушай никаких обвинений.
— Я не слушаю, сынок, — ответил отец, но сейчас он с тревогой всматривался в сына, потому что чем больше Никколо протестовал, тем хуже ему становилось.
Лодовико упал на колени рядом с кроватью и рукой утер брату лоб.
— Никколо, я сделаю все, что в моих силах, лишь бы вылечить тебя, — сказал он, хотя из-за слез было трудно разобрать слова. — Я люблю Виталя. И всегда любил. Но другие врачи, они говорят, что он околдован.
— Прекрати, Лодовико, — оборвал его отец. — Ты волнуешь брата. Виталь, осмотри моего сына. Осмотри еще раз. Ты ведь ради этого пришел.
Виталь внимательно оглядывал комнату, точно так же и я. Я не смог установить присутствие яда по запаху, однако это ничего не значило. Мне известно несколько ядов, которые можно запросто подмешать в черную икру. И одно было ясно наверняка: у пациента еще осталось достаточно жизненных сил.
— Виталь, посиди со мной, — попросил Никколо. — Останься сегодня со мной. Мне в голову приходят самые мрачные мысли. Мне представилось, как я умер и меня похоронили.
— Не говори так, сынок, — произнес отец.
Лодовико был безутешен.
— Брат, жизнь без тебя лишится всякого смысла, — проговорил он тихо. — Не дай мне познать такой жизни. Мое первое воспоминание — о том, как ты стоишь у моей детской кроватки. Ради меня, ради отца ты должен жить.
— Я попрошу пока всех выйти из комнаты, — произнес Виталь. — Синьор, доверьтесь мне, как доверялись всегда. Я хочу осмотреть больного, а ты, Тоби, сядь туда, — он указал на дальний угол, — и поиграй негромко, чтобы успокоить нервы Никколо.
— Да, это правильно, — согласился старик. Он поднялся и жестом велел Лодовико следовать за ним.
Молодой человек не хотел подчиняться.
— Смотрите-ка, он едва притронулся к икре из последней посылки! — воскликнул Лодовико. Он указал на небольшой серебряный поднос на столике у кровати. На подносе стояла стеклянная тарелочка с малюсенькой изящной ложкой. Лодовико набрал в ложечку икры и поднес к губам Никколо.
— Не хочу. Я же говорю, от нее щиплет глаза.
— Ну, пожалуйста, это пойдет тебе на пользу, — сказал брат.
— Нет, хватит. Пока что я больше не могу, — ответил Никколо. Затем, словно желая успокоить младшего брата, он проглотил икру с ложечки, и сейчас же глаза у него покраснели и заслезились.
Виталь снова попросил всех выйти из комнаты. Мне он жестом велел сесть в углу, где стояло гигантское черное кресло, покрытое фантастической резьбой, которое как будто только поджидало момента, чтобы меня поглотить.
— Я хочу остаться, — сказал Лодовико. — Ты должен позволить мне остаться, Виталь. Если тебя обвиняют…
— Глупости! — отрезал отец и, взяв сына за руку, вывел из комнаты.
Я поудобнее устроился в гигантском кресле, настоящем чудовище с растопыренными черными лапами и с красными подушками на сиденье и спинке. Сняв перчатки, я сунул их за пояс и принялся как можно тише настраивать лютню. Инструмент был просто великолепен. Однако другие мысли смущали меня.
Больного никто не травил до появления диббука. Получается, что яд здесь, в этом доме, и я был уверен, что отравитель — брат Никколо, воспользовавшийся появлением призрака. Вряд ли отравитель настолько хитроумен, чтобы вызвать духа.
Однако он достаточно умен, чтобы приступить к исполнению злобного замысла, прикрываясь призраком.
Я заиграл одну из старинных мелодий, медленный танец, основанный на нескольких аккордах с вариациями, и играл я как можно нежнее.
Меня поразила одна неизбежная мысль: я действительно играю на чудесной лютне из того самого времени, когда этот инструмент получил повсеместное распространение. Я нахожусь в той самой эпохе, когда лютня достигла пика своей популярности, когда для нее была написана самая лучшая музыка. Однако у меня не оставалось времени и дальше размышлять на эту тему, не говоря уже о том, чтобы пойти и своими глазами увидеть возведение базилики Святого Петра.
Я думал об отравителе и о том, как нам повезло поспеть вовремя.
Что же касается загадочного диббука, то эта тайна пока подождет, главное сейчас — отравитель, потому что ему, даже если он ненадолго затаится, осталось совсем немного до завершения замысла.
Я медленно перебирал струны, когда Виталь жестом велел мне умолкнуть.
Он держал больного за запястье, отсчитывая пульс, а в следующий миг наклонился и осторожно приложил ухо к груди Никколо.
Обеими руками он взял Никколо за голову и заглянул в глаза. Я видел, как Никколо сотрясает дрожь. Он никак не мог сдержать ее.
— Виталь, — прошептал он, должно быть, думая, что я его не слышу. — Я не хочу умирать.
— Я не позволю тебе умереть, друг мой, — с отчаянием в голосе ответил Виталь. Он откинул в сторону одеяло и внимательно осматривал теперь лодыжки и ступни пациента. Действительно, на одной голени было бесцветное пятно, однако оно не внушало опасений. Пациент прекрасно двигал конечностями, беда была в том, что конечности эти дрожали. Существует множество ядов, оказывающих подобное воздействие на нервную систему. Но которым из них воспользовался отравитель и как я сумею доказать, кто это сделал и каким образом? Из коридора послышался какой-то звук. Похоже на плач. По голосу я узнал Лодовико.
Я поднялся.
— Если не возражаешь, я поговорю с твоим братом, — обратился я к Никколо.
— Утешь его, — попросил Никколо. — Скажи, что он ни в чем не виноват. Икра замечательно мне помогает. Он ведь так верит в это средство. Пусть он только ни в чем себя не винит.
Лодовико я нашел в передней перед спальней Никколо, он казался смущенными потерянным.
— Можно мне с тобой поговорить? — спросил я осторожно. — Пока его осматривают, пока он отдыхает? Может быть, я смогу чем-нибудь утешить тебя?
Я испытывал острое желание сделать это, хотя, на самом деле, в обычной жизни подобные порывы были мне несвойственны.
И в этот момент Лодовико взглянул на меня, показавшись самым одиноким созданием, какое я встречал когда-либо в жизни. Он заливался слезами, существуя как будто в полной изоляции от мира, и только глядел на дверь спальни брата.
