Над дверью висело объявление: «ЗАКРЫТО НА РЕМОНТ. СКОРО ОТКРОЕТСЯ», но я не верил этому. Пустые сахарницы, валяющиеся в углу, не свидетельствуют, на мой взгляд, о ремонте. Пиория оказался прав: «Блонди» канул в историю. Я повернулся и пошел по улице, но теперь медленней обычного, сознательно заставляя свою голову не опускаться вниз. Когда я подошел к Фулуайлдер-билдингу, где снимал помещение под офис в течение многих лет, меня охватила странная уверенность, что ручки на обеих половинках входных дверей будут соединены толстой железной цепью и замкнуты на висячий замок. Стекло окажется замазанным небрежными полосами, и над дверью я увижу надпись: «ЗАКРЫТО НА РЕМОНТ. СКОРО ОТКРОЕТСЯ».
К тому моменту, когда я приблизился к зданию, эта безумная мысль укрепилась в моем сознании с такой силой, что даже Билл Таггл, бухгалтер-ревизор с третьего этажа, регулярно прикладывающийся к бутылке, который сейчас входил в здание, не сумел полностью рассеять ее. Но, как гласит поговорка, видеть – значит верить, и когда я подошел к зданию? 2221, то не увидел на стеклянной двери ни цепи, ни надписи, ни полос. Передо мной было то же здание, что и вчера. Я вошел в вестибюль, почувствовал знакомый запах – он напоминал мне о розовых брусках, которые теперь кладут в писсуары общественных туалетов. Посмотрел вокруг знакомые захиревшие пальмы, нависшие над тем же самым полом, выложенным потертой красной плиткой.
Билл стоял рядом с Верноном Клейном, самым старым лифтером в мире, в лифте? 2. В своем поношенном красном костюме и древней квадратной шляпе Верной напоминал гибрид рассыльного с рекламы «Филипп Моррис» и обезьяны резус, которая свалилась в промышленную очистную установку. Он посмотрел на меня своими печальными собачьими глазами, слезящимися от окурка «Кэмела», прилипшего к середине его нижней губы. Странно, что его глаза за столько лет не привыкли к табачному дыму, – я не помню, чтобы он когда-нибудь стоял в своем лифте без сигареты, и в точно таком положении.
Билл немного отодвинулся в сторону, но недостаточно. Внутри лифта просто не хватало места, чтобы отодвинуться достаточно далеко. Я не уверен, хватило ли бы места на Род-Айленде, а вот на Делавэре – пожалуй. От него пахло, как от болонской колбасы, которую с год мариновали в дешевом бурбоне. И в тот момент, когда я подумал, что хуже запаха быть уже не может, он рыгнул.
– Извини, Клайд.
– Да, извиниться тебе, несомненно, следует, – сказал я, разгоняя воздух у своего лица, пока Берн задвигал решетку лифта, готовясь доставить нас на Луну или по крайней мере на седьмой этаж. – В какой сточной канаве ты провел ночь на этот раз, Билл?
И все-таки в этом запахе было что-то утешительное – я солгал бы, не скажи этого. И в первую очередь потому, что это был знакомый.
Запах. Передо мной стоял всего лишь Билл Таггл, отвратительно пахнущий, страдающий от похмелья, с согнутыми коленями, словно кто-то наполнил его трусы куриным салатом и он только что заметил его. Нельзя сказать, что это было приятно, ничто не было приятным при подъеме в лифте этим утром, но по крайней мере все было знакомым.
Билл болезненно улыбнулся, глядя на меня, когда лифт с грохотом пополз вверх, но промолчал.
Я не отвернулся от Вернона главным образом потому, чтобы избавиться от запаха, исходящего от бухгалтера, но разговор, который я собирался завести с лифтером, скончался у меня в горле, так и не начавшись. Две картинки, висевшие над стулом Вернона с незапамятных времен, – одна, на который – Иисус шел по водам Тивериадского озера, а его ученики взирали на него широко открытыми глазами, и вторая – снимок жены Верна в индейском костюме из опекой кожи, с прической, модной в начале века, – исчезли. Их заменила открытка, которая не должна была меня потрясти, особенно принимая во внимание возраст Вернона, но, несмотря на это, поразила, как рухнувшая гора кирпича…
Да, это была всего лишь открытка – простая открытка с силуэтом человека, ловящего рыбу на фоне заката. Но меня потрясли слова, напечатанные ниже каноэ, в котором он сидел: «СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ НА ПЕНСИИ»!
Сказать, что я испытал вдвое большее оцепенение, чем то, что ощутил, узнав, что Пиория может стать зрячим, – значит ничего не сказать. Воспоминания проносились в моем мозгу со скоростью, с какой тасует колоду карточный шулер на Миссисипи. Однажды Берн взломал дверь в офис, соседний с моим, чтобы вызвать «скорую помощь», когда эта чокнутая баба Агнес Стернвуд сначала вырвала из розетки провод моего телефона, а потом проглотила содержимое бутылки с жидкостью для очистки канализационных труб, как она клятвенно заверяла. Оказалось, однако, что эта жидкость всего лишь раствор нерафинированного сахара, а Берн взломал дверь в помещение, где принимались ставки на игру «по-крупному» на лошадиных скачках. Насколько я помню, парень, который снимал эту комнату и приклеил на двери надпись «Маккензи импорте», все еще получает свой ежегодный каталог рассылки товаров по почте «Сиэрс и Робак» в тюрьме Сан-Квентин. Был еще один случай с тем парнем – Берн шарахнул его по голове своим стулом за мгновение перед тем, как тот успел вспороть мне живот. Это, разумеется, снова было связано с делом Мейвис Уэлд. Не говоря уже о том, что однажды он привел ко мне свою внучку – дивную красавицу, – когда девушку использовали для выпуска порнографических фотографий.
Берн уходит на пенсию?
Это невозможно. Этого просто не может быть.
– Верной, – спросил я, – что это за шутка?
– Это не шутка, мистер Амни, – сказал он, останавливая лифт на третьем этаже. И тут же зашелся глубоким легочным кашлем, какого я никогда не слышал у него за все эти годы. Казалось, мраморные шары катились по каменной дорожке кегельбана. Он вынул изо рта окурок «Кэмела», и я с ужасом увидел, что у него розовый фильтр, но не от губной помады. Верной посмотрел на него с отвращением, сунул обратно в рот, отодвинул решетку и произнес:
– Прошу, мистер Таггл.
– Спасибо, Берн.
– Не забудьте про вечеринку в пятницу, – напомнил Верной. Голос его был приглушенным, он достал из заднего кармана носовой платок в коричневых пятнах и вытер им губы. – Я буду очень вам благодарен. – Он посмотрел на меня красными слезящимися глазами, и то, что я увидел в них, напугало меня до смерти. Что-то поджидало Вернона Клейна за ближайшим поворотом судьбы, и, судя по этому взгляду, Верной знал об этом. – И вы приходите, мистер Амни, – мы с вами прошли через многое, и я буду рад пропустить с вами стаканчик.
– Одну минутку! – крикнул я, хватая Билла в тот момент, когда тот попытался выйти из лифта. – Подождите минуту, черт вас побери! Что за вечеринка? О чем вы говорите?
– Он уходит на пенсию, – пояснил Билл. – Так обычно случается, когда твои волосы становятся седыми, даже если ты был слишком занят и не заметил этого. Верной устраивает вечеринку в подвале вечером в пятницу. Все, кто работает в здании, будут там, и я собираюсь приготовить мой всемирно знаменитый «динамитный пунш». Что с тобой, Клайд? Вот уже месяц, – как ты узнал, что Берн кончает работать тридцатого мая.
Эти слова снова привели меня в ярость подобно тому, как это случилось, когда Пиория назвал меня гомиком. Я схватил Билла за подбитые плечи его двубортного пиджака e как следует тряхнул.
– Не говори чепухи!
Он посмотрел на меня с презрительно-болезненной улыбкой.
– Это ты говоришь чепуху, Клайд. Но если тебе не хочется, не приходи. Оставайся дома. Ты все равно последние шесть месяцев вел себя росо loco.
Я снова тряхнул его.
– Что ты хочешь этим сказать – росо loco?
– Чокнутый, шариков не хватает, крыша поехала – тебе что-нибудь это говорит? И прежде чем ответишь, разреши предупредить тебя: если ты тряхнешь меня еще хоть раз, даже не очень сильно, содержимое моих внутренностей выплеснется прямо на тебя, и никакая химчистка не сможет удалить это месиво с твоего костюма.
Он вырвался из моих рук, прежде чем я тряхнул его снова – даже если бы я на это решился, – и пошел по коридору. Как всегда, зад его брюк свисал до колен. Он оглянулся назад в тот момент, когда Верной задвигал бронзовую решетку лифта.
