– Сынок, что у тебя с лицом?
– Да какие-то козлы привязались, – отвечаю.
Старик вздыхает:
– Подрался? Думаешь, твоей матери мало страданий, решил добавить к ним свою избитую физиономию?
Я смотрю на него. Старик опять вздыхает:
– Идем, сынок. Нужно промыть раны трихлорфенолом.
Ощупываю лицо. Щека здорово расцарапана. Я и не чувствовал.
– Нет, я домой пойду. Там промою.
– Идем ко мне, говорю. Я у тебя в долгу за летнюю работу. Ты так хорошо потрудился над моей входной дверью.
– Я?
– Да, ты, – усмехается он. – А я думал, только в моем возрасте память дырявая. Я же Гарри. Теперь вспомнил? Тебя школа присылала. Тебя и твоих друзей. Муниципальная программа была. Кажется, «Помоги пожилым» называлась. Но ты тогда мне здорово помог. У меня уже сил нет на такую работу, да и глаза не те.
Ничего не помню, но чувствую: память где-то близко. Я стою в проеме. Старик поворачивается и идет внутрь.
В прихожей, напротив двери, два ряда крючков для одежды. На нижнем висят собачий поводок и ошейник. Руки тянутся и снимают ошейник с крючка. Я кручу его и вспоминаю темную ночь. Бунгало, которое показалось пустым.
Нам даже не понадобилось ломать замок. Задняя дверь не заперта. Роб идет впереди. Я слышу собачий лай.
– Уинстон! – раздается старушечий голос.
– Роб, сваливаем! Бежим отсюда!
Значит, мы лезли сюда. В это бунгало. Здесь нас почуяла собака и залаяла. Это ее ошейник.
– Дверь закрой, холодно, – просит Гарри, возвращаясь из кухни.
Он останавливается и видит у меня в руках ошейник.
– Будь добр, повесь на место.
Что-то в его голосе заставляет меня быстро вернуть ошейник на крюк.
– Я… Извините.
Он внимательно смотрит на меня. Моя спина взмокает от пота. Я чувствую, что готов признаться. Признание вот-вот вырвется из моего горла.
– Я… я.
– Все нормально, сынок, – успокаивает старик. – Просто не надо больше трогать… эту штуку. Она же не твоя… Кстати, ты прочитал книгу, которую я тебе подарил?
– Книгу?
– «О мышах и людях». Помнишь? Хорошая книга. В твоем возрасте она мне очень нравилась.
Я выдыхаю. Внутри что-то вспыхивает. Значит, книга от него. Вспоминаю, что уже был здесь и видел книгу у него на полке. Мы тогда как раз проходили по литературе этот роман. Мою книгу кто-то спер. Я пожаловался старику на воров. Он вытащил с полки свою и сказал: «Вот, возьми. Можешь оставить себе. Мне она больше не нужна».
С трудом верю, что кто-то так просто мог подарить мне книжку.
– Да, – отвечаю я. – Ваша книга у меня. Мне она тоже очень нравится.
Он улыбается. Я хочу улыбнуться в ответ, но не могу. Вспоминаю, как приходил сюда с Робом.
– Пойдем на кухню. Там светлее. А то здесь мне твоей раны не рассмотреть.
Только не на кухню. Не туда, где…
– Пошли. Не стой в прихожей.
Шаркая, Гарри идет на кухню. Сейчас бы повернуться и убежать, но я не двигаюсь. Он стоит ко мне спиной и роется в кухонном шкафу. Впиваюсь глазами в пол. Чисто. А чего я ожидал? Два обведенных мелом контура там, где лежали тела старухи и собаки? Их гниющие останки? Пол чист: никаких пятен и царапин. Черные и белые линолеумные плитки.
– Иди сюда, – зовет меня Гарри. – Я же не кусаюсь.
Голос тонет в крике его жены. Я и сейчас его слышу: «Негодяй! Ты вор, трус и негодяй».
– Мне надо домой, – выдавливаю из себя я.
– Я тебя долго не задержу. Только рану на щеке обработаю. Иди сюда… Ближе, под лампочку.
Подхожу и оказываюсь ровно на том месте, где лежала собака. Пол под ногами начинает шевелиться, как будто я наступил на лапу или ухо. Я сдвигаюсь в сторону.
– Не елозь! Хоть минутку постой спокойно.
Он совсем рядом. От него пахнет мятой, клочок ваты в его руке резко отдает дезинфицирующим средством. Гарри подносит вату ко мне. Я вижу морщинистую кожу на его руке. Белки его глаз желтоватые. Зажмуриваюсь и вздрагиваю, когда вата касается раны.
– Потерпи еще чуть-чуть, – просит старик. – Я почти закончил… Все. Можешь открывать глаза. Чаю хочешь?
Я должен уйти. Не надо было вообще к нему заходить. Однако я согласно киваю.
– Ты, сынок, посиди в гостиной, пока я готовлю чай.
Иду в его гостиную. Маленькую, аккуратную, чисто прибранную… и знакомую. Ковер с пятнистыми узорами. У стены – кучка каминной растопки. По обе стороны от камина полки. Книги и фотографии. Подхожу ближе, разглядываю снимки на каминной доске. Снимки отдельных людей и групповые. Беру один в руки. На этом двое: старик и старуха. Муж и жена. Внизу надпись: «Гарри и Айрис. 22 июля 2012 г.»
Они смотрят в объектив. Сидят, наклонив головы друг к другу. Гарри обнимает жену за плечи. Оба приодеты. Гарри в твидовом пиджаке и белой рубашке с галстуком. Его жена в блестящей блузке. На шее болтается бант. И не только – на фоне переливчатой ткани вижу серебряный медальон на цепочке.
Я гуляю по парку с Нейшей. Она беспокойно теребит серебряный медальон на шее.
– Это мы в день золотой свадьбы.
Подскакиваю и оборачиваюсь через плечо. Жду, что он сейчас опять скажет: «Нельзя трогать чужие вещи без спросу». Но, кажется, на этот раз старик не возражает. Он стоит в проеме, держа чайный поднос.
– Пятьдесят лет, – говорит он. – Пятьдесят лет… мы могли бы и бриллиантовую отпраздновать, но… Это наш последний совместный снимок.
– Что случилось?
– Сынок, а ты ничего не помнишь?
– Простите. Я же в больнице был. У меня на озере… в общем, сотрясение мозга.
– Ой, я и забыл. Ничего, ты поправишься. В твоем возрасте это быстро.
– Мне уже лучше. Только провалы в памяти остаются. С вашей женой… что-то произошло? Ее звали Айрис? Мне очень жаль.
– Я тебя с тех пор не видел. Ты, наверное, не знаешь…
– Так что…
Он ставит поднос на стол, разливает по чашкам дымящийся чай. Может, не услышал вопроса? Или говорить не хочет? Гарри протягивает мне чашку, садится в кресло, отхлебывает и начинает рассказывать.
– Я вышел за желудочными таблетками. Она… Айрис… плоховато себя чувствовала. Совсем недолго ходил. Минут двадцать или около того. Аптека уже закрылась. Я постучал к соседям.
Он отпивает еще глоток.
– Нашел их в кухне. Айрис и собаку. Оба были… были… ты знаешь. Врач сказал, у нее случился сердечный приступ. Потому ей и нездоровилось. Должно быть, вышла на кухню, увидела беднягу Уинстона и… Она очень любила нашего пса. Сердце у нее давно болело. Возможно, приступ все равно бы случился. Возраст, как-никак. Но одна закавыка мне покоя не дает. Что-то там было нечисто.
До сих пор Гарри смотрел на снимок, но сейчас поворачивается ко мне.
