Краснолицый плотник замолчал, тонкой струйкой выпуская сигаретный дым к потолку, задвигались, начиная дышать, рабочие.
-- Я думаю, он хотел справедливости, -- ломким юношеским голосом сказал мальчишка-практикант из ПТУ.
-- Или в очереди стоять, в смысле, лежать за падло, -- предположил отмеченный татуировками парень.
Мнимозина быстро зашагал к выходу. Схватил по пути толстую щепку, зажал в зубах, чтобы не засмеяться во весь голос.
-- А он просто пошутил! – сказал Мнимозина чуть слышно. Отошел двадцать метров от столярки и повторил громко. -- А он просто пошутил. – И дал волю смеху.
Из столярки Мнимозина забежал в ресторан, насладиться организацией поминок:
-- Водочки побольше.
-- Вы до песен напоминаетесь.
-- Покойный любил то и другое. Надо уважить. И помните, девушки, вкус большинства блюд зависит от количества. Например: две банки варенья вдвое вкуснее одной банки варенья, а три пирожка с повидлом втрое вкуснее одного пирожка с повидлом, -- Мнимозина улыбнулся хитро-сладко, -- а горькая водка превращается в мед уже на четвертой рюмке. Правда, красивая? -- Он притиснул к себе толстенькую румяную раздатчицу, приподнял и легко покружил, нечаянно прихватив ладонью грудь.
Женщина зарумянилась, расцвела удовольствием:
-- Только и обращаете на нас внимание, пока своего меда не наелись...
Поварихи и офицантки, накрывая столы, живо обсуждали происшествие в морге, краснея, разводили широко в стороны руки.
-- И при жизни был кобелем, и после смерти не изменился.
-- Все они – кобели!
Мнимозина таял, как от сладкой музыки: с утра пошутил, весь день веселишься.
Обожал и никогда не упускал случая Мнимозина постебаться в прощальных речах, доводя провожающих и родню покойного до слез и истерик перечислением мнимых заслуг и сногосшибательных достоинств усопшего. Сегодня особенно повезло. В продолжение траурной церемонии поддерживал и утешал тридцатилетнюю Кирюхину вдову-красавицу:
-- Да, он ушел, и его безгрешная душа уже движется по пути отмеченному ИМ, но течение жизни в ее многоцветии и многообразии продолжается… -- шелестел Мнимозина в ее ухо, полизывая время от времени артерию, и, между делом отпил столько крови, что бедную женщину отвезли домой в полуобморочном состоянии, бледную, как стиральный порошок, да еще и забеременевшую внезапно.
А Мнимозина сытый и довольный, окинул напоследок ряды сверкающих мрамором памятников и кованными оградами могил братков, чиновников и прочих местных воров.
-- Кладбища все более превращаются в "ярмарки тщеславия". Может быть, под блеском мрамора гниется лучше? -- Вытянул из кармана ключи к своему роскошному Лексусу и непонимающе уставился на Мерседесовский значок брелка. "Мать твою!"-- только сейчас он начал вспоминать обращаемые на него в течение дня недоуменные взгляды. Мнимозина хмыкнул, оглянулся, вокруг никого не было, и засмеялся, заржал, сгибаясь пополам, во весь голос.
Никитенко, вечно озлобленный, резкий, немногословный, прожигающий встречных завистливым взглядом глубоко посаженных черных глаз, рыбинспектор и лесничий; весь сегодняшний день был приветлив, общителен, шутлив, многословен, как… как развеселый, вечно полупьяный председатель регистрационной палаты.
Отсмеявшись, Мнимозина начал искать автомобиль Никитенко. Черт побери, вселившись в Лесничего, он не удосужился спросить, на чем ездит этот «блюститель государственных интересов». Машины чиновников «слуг народа» стояли рядами, сверкая полированными кузовами и блестящими фарами. Наглядно свидетельствовали, как выгодно служить добросовестно и честно нищему российскому народу.
Сообразил нажать на брелок. В ответ пискнул и мигнул фарами вполне приличный белый «шестисотый». Уютный голубой салон порадовал глаза Мнимозины:
-- Парень, как будто знал…
Рука привычно вставила и повернула ключ зажигания, а в голове вдруг зазвучал чужой голос:
-- Слушай и запомни, двуствольный. Ты сегодня веселился и отрывался в последний раз.
--Эй, кто это? – Мнимозина прислушался к шелесту двигателя, едва слышно работающего в режиме разогрева.
А чужой голос снова прозвучал в голове:
-- Никитенко или, как остроумно выразился Колян, Лесничий. Не узнал? Тебя нет, Мнимозина. Я возьму твое бессмертие, но останусь собой. Я буду определять правила игры.
-- Так не бывает! – Мнимозина запаниковал, схватился за сигареты и … дальше смотрел со стороны. Пальцы уверенно взяли сигарету, щелкнула зажигалка. Это были жесты Никитенко. Грубый мужлан неторопливо опустил ветровое стекло, сплюнул на асфальт, вгляделся в обзорное зеркало и, не увидев отражения, жестко усмехнулся:
-- Так будет!
Плавно маневрируя, Мерс выбрался на трассу и, резко прибавив, бесшумно растворился в надвигающихся сумерках. Никитенко мчался в направлении Ряхина, небольшого сельца на границе района, которое рыбинспектор облюбовал десяток лет назад и целенаправленно превращал в свою вотчину, выживая неугодных, подавляя слабых, отстреливая или отправляя в тюрьму строптивых, благо Российское законодательство предоставляет к тому массу возможностей.
Строил двухэтажный особняк на живописном пригорке между лесом и рекой, прибирая и расширяя земли и угодья. Сделал в подвале комнату для оружия, с множеством полок, ящиков, сейфом и пирамидой. Спускался туда, как Скупой рыцарь к ящику с сокровищами. Любовно оглаживал, ладонью приклады карабинов, прицеливался гранатометом "мухой" в воображаемую цель, передергивал затвор автомата, выщелкивал и вставлял обратно пистолетные обоймы. Любил оружие до самозабвения.
Развалясь в водительском кресле, Никитенко едва касался пальцами руля, и шестисотсильный германский монстр послушно и охотно отзывался на прикосновения.
-- Мнимозина, -- мысленно позвал Никитенко. -– Есть деловое предложение.
-- У меня есть выбор?
-- Нет! Слушай и запоминай. Я хочу все, и я получу все. Ты уловил мысль?
-- Правильно Гульфик обозначил ум недостатком для вампира. Ты зарываешься, птенчик.
-- Еще раз услышу это похабное слово, умолкнешь навеки.
-- Вгонишь серебряную пулю в свои сумрачные мозги, или стрельнешь осиновым колом в полуведерное сердце. Прикольненько!
Никитенко еще раз глянул в зеркало и радостно засмеялся, снова не увидев отражения:
-- Слушай и запоминай, уроженец квелой Европы. Я заболею свиным гриппом, той самой испанкой, от которой вы малахольные, помнится, дохли, как кролики. А когда увижу себя в этом зеркале, резко выздоровею, а для бессмертия найду другого придурка, посговорчивее.
