Люди здесь были добрые, но скрытные; после наступления темноты никто без особой надобности не выходил за порог, не зажигал яркий свет в доме, не шумел. В лес не уходили по одному даже мужчины-охотники, да и те старались не забираться в чащу и еще до сумерек возвращаться домой. Хижины лепились к скале, будто огородившись дорогой от леса, а базарная площадь на той стороне наполнялась народом лишь по выходным. Сюда не доезжали даже бродячие артисты, и никто не покидал деревню в поисках другой жизни. Детям давали имена их бабушек и дедушек, умерших закапывали у кромки леса, не ставя крестов, изредка, детей — за домом. Жизнь в деревне была размеренной и какой-то тихой, люди общались мало, редко собирались вместе. Господская усадьба пустовала, но бессменный смотритель поддерживал ее и сад в хорошем состоянии; ни калек, ни нищих не было — все жили практически одинаково, беря от природы все, в чем нуждались — и хлеб, и крышу над головой. Другой бы увидел в этом прообраз Рая, но Захари, обученный выявлять и распознавать зло во всех его формах, все четче ощущал присутствие какой-то сторонней силы, державших всех в страхе.
Он пробовал расспросить об этом жителей, но, как всегда, те упорно молчали. Тогда юноша решил выяснить все сам и первым делом отправился искать среди близкого его сердцу — среди книг. У деревенского врача, уже глубокого старика в то время, он, под предлогом расчета количества скамей для храма, выпросил метрическую книгу с записями о рождениях и смертях всех жителей деревни и внимательно ее изучил. Захари так или иначе был знаком со всеми, знал по именам, отыскал и себя в последних строках — вместо даты рождения была дата прибытия, а рядом небольшая приписка "пришлый". Будто перемещаясь во времени назад, священник все дальше переворачивал желтоватые страницы, все чаще встречая записи с двумя датами, как вдруг заметил две записи, одна под другой, одной датой и с той же пометкой — более тридцати лет назад две женщины появились в деревне, до сих пор были живы и не покинули ее.
Сдерживая удивление, Захари поинтересовался, кто они, и почему он ни разу не видел их и не слышал, чтоб кто-то упоминал их имена, и врач недовольно пояснил, что эти женщины — мать и дочь — живут отшельницами в лесной чаще, общаются с темными силами, и лишь самые отчаявшиеся, себе на беду, идут к ним за помощью. "Ведьмы, — сразу догадался священник, — вот кто нагоняет страх на всех жителей!"
Во что бы то ни стало, он решил отправиться в лес и разобраться с этим. Захари убедил врача, что Бог защитит своего служителя, а вера убережет от самых сильных заклятий, после чего старик, покачав головой, все же указал юноше направление, где находится хижина, и, захлопнув книгу, спрятал ее подальше. Священник сотворил короткую молитву, подпоясался потуже и уверенно направился в лес. Он, конечно, слышал о ведьмах, но никогда не видел их вживую и считал, что они, подобно прочей нечисти, едва завидев в его руках крест, тут же падут наземь и, если не обернутся в прах, то хотя бы покаются и превратятся в добродетельных прихожанок. Правда, дорога через лес в одиночку, цеплявшиеся за ноги корни и хлеставшие по лицу ветви зародили в нем сомнение, что все пройдет так гладко, но эти же небольшие препятствия лишь распалили его решимость.
Через час пути, в котором большую часть времени заняли попытки пробраться сквозь бурелом и кустарник, Захари вышел на небольшую поляну, посреди которой стоял аккуратный деревянный домик. Крыша немного покосилась, но окна блестели чистотой, а во дворе на веревках сушилось белье. Однако священник смотрел не на это: он увидел явные признаки колдовства — пучки травы под стрехами, странные символы, нарисованные на дверях амбара, где, судя по звукам, были и животные. Несомненно, для жертвоприношений. Юноша ворвался в дом, надеясь не упустить хозяев и не считая необходимым даже задумываться о приличиях, когда дело касалось приспешников темных сил, распахнул дверь в одну из комнат и увидел старуху, лежавшую на кровати под несколькими покрывалами, и женщину, склонившуюся над ней и, тихо напевая, вливавшую в рот какое-то питье. Женщина, стоявшая спиной, своим видом разительно отличалась от жительниц деревни: и одеждой, и меховыми сапогами, и распущенными темными волосами с несколькими мелкими косичками, в которые были вплетены яркие перья, и десятком браслетов из ниток и деревяшек на протянутой руке. Старуха морщилась, вертела головой и отвар, от которого по комнате плыл дурманящий запах, пить не хотела. У Захари даже малейших сомнений не осталось о том, что здесь происходит.
— Не смей поить ее своими зельями, ведьма! — выкрикнул он, подскакивая к ней, хватая за руку и рывком разворачивая лицом к себе.
Темные волосы хлестнули по лицу, и священник встретился взглядом с большими, синими, как лазурит, глазами испуганной молодой девушки. Он на мгновение опешил, но вовремя вспомнил о коварстве темных сил и, схватив ее за вторую руку, в которой мог быть нож, достал распятие и принялся читать молитву, поднеся крест к лицу начавшей вырываться грешницы. Не успел он произнести и половину текста, как свет из распахнутой двери заслонила чья-то фигура и резкий голос приказал:
— А ну быстро отпусти мою дочь, если жизнь дорога!
В проеме стояла запыхавшаяся женщина, выглядевшая и одетая еще более странно, а в руках у нее был заряженный арбалет.
— Она колдует! — уже с какой-то детской обидой на случившуюся несправедливость выпалил Захари, и в этот момент девушка вырвалась из его рук и бросилась к матери, которая тут же спустила крючок.
Болт пробил правую руку, юноша вскрикнул и дернулся, хватаясь за рану. Послышались быстрые шаги и, когда он поднял голову, то увидел лишь рукоять арбалета, в следующий момент ударившую по затылку так сильно, что перед глазами вспыхнули звезды, а потом все вокруг потемнело и подкосились ноги. Уже теряя сознание и падая на пол, он успел заметить распятие на дальней стене комнаты "ведьм".
Захари пришел в себя в темном помещении, куда косыми лучами проникал редеющий дневной свет, схватился за раскалывающуюся голову и со стоном попытался сесть. Она была цела, но болела нещадно, рукав на правой руке уже успел насквозь промокнуть, а сам он валялся на соломе в том самом амбаре, что заметил рядом с домом. Ворота, как он тут же убедился, пнув их ногой, были заперты на замок.
— С тобой все в порядке? — послышался с другой стороны взволнованный девичий голос.
— Я бы так не сказал, — признался юноша, поднимаясь на ноги и прислонившись к воротам, через щель глядя на сидевшую под ними "ведьму". — Выпусти меня.
— Сейчас не могу. Уже темнеет, а ты ранен, звери мигом почуют кровь, — она размахнулась и забросила через слуховое окошко небольшой тряпичный кошель. — Вот, перевяжи пока рану.
Выбирать не приходилось: Захари распутал шнурок, достал моток чистой ткани и стал перетягивать рану.
— Как тебя зовут? — поинтересовался он.
— Сильви, — ответила девушка.
— Я Захари.
Наступило неловкое молчание.
— А кто такая ведьма? — вдруг с искренним интересом спросила Сильви, и юноша даже растерялся.
— Это… женщина, которая поклоняется темным силам, с их помощью причиняет зло людям, — кое-как охарактеризовал он, пожалев, что раньше, пока была возможность, не интересовался этим вопросом.
— Но я не причиняю никому зла, — пожала плечами девушка, — и не молюсь никому, кроме Бога. С чего ты взял, что я ведьма?
Захари хотел было честно ответить, что так ему сказал врач, но перенести вину на другого, признать, что он сглупил, поверив на слово, у него не хватило решительности.
— Ты поила ту бедную женщину неизвестным отваром и бормотала тарабарщину. У вас весь дом обвешан магическими травами, вы не похожи на женщин из деревни. А удар, которым меня наградила твоя мать, сложно назвать благодеянием.
