Нет, все же что-то в последний момент Андрей почувствовал. Он поднял голову, когда, пропоров полог навеса, палка копьем прошла сквозь его тело. Андрей упал и замер, распростертый на асфальте, словно бабочка, наколотая на булавку. Выйдя из его спины чуть выше костей таза, у позвоночника, острие лыжной палки угодило в глубокую трещину в асфальте, намертво пригвоздив к земле свою жертву.
Разбираясь с этим делом, окружная прокуратура отнесла его в разряд несчастных случаев. Но осталось непонятным, как алюминиевая лыжная палка, пусть даже падая с балкона пятого этажа, набрала такую скорость, что пропорола навес и пронзила ни в чем не повинного прохожего. Хозяева квартиры в это время находились на работе и отделались штрафом «за порчу вида архитектурного памятника», под чем подразумевалось хранение лыж на балконе. Милиция просто не нашла, к чему еще можно придраться.
А тогда все прохожие застыли, объятые ужасом, и крашеная блондинка, истошно завопив, прижала кулачки ко рту. Валентина, зло улыбаясь, прошла мимо, сделав так, чтобы в последнее мгновение своей жизни, уже пронзенный лыжной палкой, Андрей увидел ее. Ей даже показалось, что за мгновение до того, как его глаза мертвенно остекленели, в них появилась искорка понимания. Да, Валентина знала: Андрей успел понять, кому обязан своей смертью, – правда, она сама не была уверена в том, что всему виной не несчастный случай. Однако желаемого театрального эффекта она добилась.
Вечером, запершись в своей комнате, она пробовала двигать взглядом различные предметы; разжигая в себе ненависть, пыталась заставить сдвинуться с места спичечный коробок. Но ничего не происходило. Никакого телекинеза. Искусство не растрачивало себя по пустякам.
* * *
В то лето отношения с родителями, точнее, с матерью, стали окончательно натянутыми.
Валентина меняла кавалеров как перчатки, хотя ни с кем не спала. Ее водили по кабакам. У нее появились солидные знакомые – толстосумы-тридцатники с явственно проступающими лысинами. Несколько раз заметив, что Валентина возвращается домой подвыпившей, мать устроила ей скандал. Валентине пришлось пообещать матери, что она уйдет из дома, и мать, видя, что ее слова не могут бороться с распутством дочери, побоялась худшего и оставила Валентину в покое. Только иногда, сидя на кухне поздним вечером, мать начинала ни с того ни с сего плакать – то ли оплакивая свою горькую судьбу, то ли судьбу дочери.
Сама же Валентина все больше стервенела и к концу лета (в пионерский лагерь она не поехала, заявив матери, куда та может пойти вместе с лагерем, путевкой и комсомолом) познакомилась с двумя неграми из дружественной Нигерии, которые жили в том же студенческом общежитии, где раньше жил Андрей. И как-то вечером новые знакомые буквально изнасиловали ее. Хотя это они думали, что изнасиловали. Валентина так не считала.
Через неделю один из негров утонул, купаясь в Финском заливе, а другой умер от несчастного случая – как-то утром у него закоротило бритву. И тогда Валентина уверилась в своей силе. Она начинала понимать, что стоит пожелать – и ни один мужчина не устоит перед ней. А если потом захотеть, он умрет от несчастного случая. И такая власть – власть над похотливыми самцами, всеми самцами, всеми, кого бы она ни пожелала, – вскружила ей голову.
Чтобы окончательно убедиться в своих способностях, она решила провести эксперимент – зашла в школу. Поднявшись на второй этаж, заглянула в кабинет физики. Учитель – полный, лысый старичок-пуританин – чем-то занимался в лаборантской, готовя скудные наглядные пособия к новому учебному году.
Валентина вошла в лаборантскую. Ни слова не говоря, разделась, потом, усадив ошарашенного учителя на стул, расстегнула ему ширинку, вынула хилый член и, отсосав, так же безмолвно оделась и ушла. Старичок-учитель оказался так ошарашен натиском, что даже слова вымолвить не посмел. Через полчаса, стоя на спортивной площадке перед школой, она видела, как, широко распахнув окно кабинета, физик рыбкой нырнул вниз с четвертого этажа, разбрызгав мозг и кишки лопнувшего живота по светлому, обожженному солнцем асфальту.
Еще одно открытие сделала Валентина чуть позже, к концу сентября. Оказывается, ей не обязательно было спать с мужчиной, чтобы его убить. Достаточно лишь коснуться кожи человека, а потом мысленно разорвать струну. Та лопалась с очаровательным звуком: бац! И этот звук слышала только Валентина.
Бац!
Ее бывшая подруга Галка так и не окончила десятого класса.
Бац!
И Галка умерла, подавившись куриной косточкой в школьном буфете. Это было так просто!
Бац!
Порой Валентина удивлялась, вспоминая себя прежнюю. Ей было немного жаль той целеустремленной жизни, которую она вела до первого грехопадения, до появления журнала, но пути назад уже не было. Она уже убила человек десять – это она отлично понимала, так же, как то, что могла бы их и не убивать. Просто ей хотелось разорвать струну, снова услышать «бац!» и смотреть на мир глазами той женщины с фотографии. Смерть Андрея она объясняла местью; смерть негров…? Ей было приятно вспоминать их. «Негры не люди!» – так заявила она сама себе, хотя меньше года назад проповедовала совсем иное. А учитель физики? Безобидный старичок? «Это был просто эксперимент!» Галка? Да и черт с ней! Остальные…
Валентина не осознавала, насколько цепко Искусство держало ее в своих лапах, и неуемная похоть, постепенно пробуждающаяся в ней, открывала для нее единственный путь в жизни – Путь Плоти.
– Сегодня наш старший брат присоединился к нам, – сказал один из шайки.
«Ли Мянь в крайней нужде встречает благородного рыцаря», Китайская народная повесть
С Жаждущим (так я его называл, хотя настоящее его имя было Павел) я познакомился не случайно.
В те годы я еще не писал воспоминаний. Как и многие, служившие Искусству, я не подозревал о его существовании; работал простым инженером-механиком в вычислительном центре учебного института, принадлежащего военно-промышленному комплексу. Я никого не убивал, не предавался порокам, о существовании Колодца – впрочем, как и Жаждущий – в те годы и понятия не имел.
У меня было скромное хобби: я делал амулеты. А на работе чинил электронные платы, с помощью интуиции находя выгоревшие микросхемы. Сослуживцы говорили, что у меня нюх, что я электронщик по призванию, но все это являлось лишь слабым отражением моих способностей, которые проявлялись, когда я занимался своим хобби. Например, всякий электронщик хоть чуть-чуть знал программирование, мог написать простейшую команду в машинных кодах. Я же работал только с платами, язык машинных кодов был для меня тарабарской грамотой. Мне не важно было, откуда вынули платы: из огромной ЕС-ЭВМ, что занимала весь подвал нашего корпуса института, из осциллографа, из какого-то другого электронного прибора… Я интуитивно находил повреждение, заменял сгоревшую деталь, менял дорожки проводников, подпаивал дополнительные конденсаторы и сопротивления, регулировал частоту и форму сигналов. Хотя, если честно, паял я плохо, и до сих пор толком не научился. Но меня ценили за чутье, за то, что лишь в одном случае из ста мне нужна была схема, чтобы сказать, какой вид должен иметь сигнал осциллографа в той или другой точке платы.
