За галстуками стояла открытая коробка с набором пластинок 33 1/3 оборота, на которых были записаны речи генерала Дугласа Макартура. Рядом с ними лежала большая открытая иллюстрированная книга о скульпторе Уильяме Эдмондсоне. Подле книги — восемь кусков белого мыла с выдавленным посередине названием: «White Floating». На расстоянии фута от них стояла дамская сумочка из зеленой крокодиловой кожи в отличном состоянии. По ее форме Винсент с первого взгляда понял, какая она старая: Лорен Бэколл[10] щеголяла с такими под мышкой в фильмах сороковых годов.
А между всеми этими предметами были в беспорядке разбросаны черно-белые фотографии той эпохи. Наклонившись, чтобы разглядеть их получше, Этрих заметил, что на многих присутствует один и тот же человек. В половине случаев он был в военном, но форма была незнакомая. Какой армии она принадлежала?
На одном из снимков мужчина сидел в окружении группы медсестер с высокими сложными прическами. Другой был сделан в баре, тот же самый мужчина и какая-то женщина сидели на высоких хромированных табуретах и касались стаканами, видимо, чокались. На третьем он стоял с той же самой женщиной, обняв ее за плечи, подле маленького автомобиля, а за их спинами огромные снеговые шапки покрывали вершины гор.
— Винсент.
Этриху стоило груда оторваться от витрины и размышлений о том, что там делает все это барахло, даже когда Изабелла Нойкор окликнула его по имени. Что-то было в самих этих вещах и в том, как они лежали в витрине. Может быть, они так странно выглядели, собранные вместе? Или все дело было в явной заботе и продуманности, с которой их раскладывали? Вся витрина напоминала чей-то очень личный фотоальбом или полку в гостиной, где хранят самые дорогие сердцу, самые важные сувениры и талисманы.
— Взгляните наверх.
— Что?
Она подняла руку и указала куда-то наверх.
— Посмотрите туда. Вон, над дверью.
Не понимая, почему она этого хочет, Этрих все-таки сделал, как она сказала. Он поднял голову и увидел над дверью большую черно-белую вывеску, на которой были написаны всего два слова: «Петрас Урбсис».
Он не поверил своим глазам.
— Как? Это и есть то место, куда вы вели меня, Изабелла?
— Ага. Можете продолжать разглядывать витрину. Она замечательная, правда? Он ее каждую неделю меняет.
* * *
— Он распродает свою жизнь. — Изабелла облизала ложечку.
Пока она говорила, Этрих внимательно глядел в свою чашку с кофе. Потому что, стоило ему глянуть на Изабеллу, и он в два счета терял нить своих размышлений.
— Как вы сказали?
Они сидели за столиком в глубине продымленного зала кафе «Старая Вена», одного из немногих в городе заведений, открытых поздно ночью. Они пришли туда после того, как Винсент вдоволь нагляделся на витрину Петраса Урбсиса.
Изабелла похлопала его ложечкой по тыльной стороне ладони.
— Это все, что есть у него в магазине: предметы из его жизни. Не все, но многие; вещи, которые представляли для него достаточную ценность, чтобы их хранить. А теперь он распродает все это.
— Но как можно продавать свою жизнь? И зачем?
— Потому что он старик, который хочет умереть спокойно, зная, что его сокровища в хороших руках. Это не такая безумная затея, как кажется. Продает он в основном пластинки и компакт-диски. Петрас без ума от музыки, всякой. По-моему, у него что-то около пяти тысяч пластинок.
— Да, Изабелла, но в той витрине были куски старого мыла. Не будете же вы утверждать, что он продает старое мыло, которое собирал годами.
— Почему бы и нет? Я бы не удивилась. Представьте хотя бы на минуту себя на его месте. Вы стары и одиноки. Никому нет до вас никакого дела, и никто не хочет вас слушать. Ваши истории, ваши жалобы, оставшиеся у вас надежды и мечты: всем-все-рав-но. Со стариками всегда так… Но у вас есть немного денег, уйма свободного времени и миллион воспоминаний, которыми вы хотите поделиться с другими. Так что может быть лучше, чем открыть свой маленький магазин и продавать в нем все, что вам было дорого, людям, которые будут наслаждаться этими вещами не меньше вашего? Прежде чем кому-то что-то продать, Петрас разговаривает с человеком. И если тот ему не понравится, продажа не состоится. Я сама не раз видела, как он отказывал покупателям. Он говорит, что люди, которые заходят в его магазин, это либо одинокие старики вроде него, соскучившиеся по беседе, либо меломаны, разделяющие его музыкальные вкусы, либо просто люди, заинтригованные витриной и не удержавшиеся от соблазна войти.
Этрих потер лоб, не придумав ничего другого.
— И у него есть покупатели?
— О да, почти каждый раз, когда я захожу к нему, он обязательно с кем-то разговаривает. Зачастую его собеседники выглядят одинокими оборванцами, или как будто они только что сошли с летающей тарелки, но его это не смущает… Помните ту танцующую фигурку на приборной доске моей машины? Мне ее подарил один покупатель, фанат Элвиса. Я оказалась в магазине в день, когда Петрас продал ему очень редкую запись Элвиса, где тот в Лас-Вегасе поет «Аве Мария».
Хотя Винсент и Изабелла сидели, уставившись на свои руки, когда она рассказывала об этом, оба одновременно захихикали, представив себе Короля, поющего эту самую священную из песен. В Вегасе.
Когда он заговорил снова, голос у него был восторженный, как у ребенка.
— Вы должны представить меня этому Петрасу. Я должен с ним встретиться.
Изабелла кивнула:
— Можем пойти туда завтра, если хотите.
— Обещаете?
Было ужасно забавно, что он так сказал, но она вдруг почувствовала себя счастливой.
— Да, Винсент, я обещаю.
— О чем ты думаешь?
Отвечая, Винсент медленно тер глаза ладонями.
— Думаю, что нам надо поговорить об этом с Петрасом.
Они снова сидели в своей машине в Венском лесу. Хитцель положил голову Этриху на плечо. Окна были опущены. Изабелла скрестила руки и, отвернувшись от него, прислушивалась к окружающему.
— Как ты пришел к такому выводу?
Протянув руку, он ткнул пальцем в танцующего Элвиса на приборной доске.
— Я думал о том вечере, когда мы с тобой познакомились, и как ты рассказывала, откуда у тебя взялся он. — И он указал на маленькую фигурку.
Когда она заговорила, голос у нее совершенно изменился. Высокий и тонкий, он торопливо и гневно выкрикивал слова, точно говорил рассерженный ребенок.
— Я не хочу, Винсент. Я совсем не хочу идти к Петрасу за этим.
— Понимаю. Я бы тоже не хотел на твоем месте. Но, по-моему, сделать это все-таки придется, если, конечно, у тебя нет идеи получше.
