Денница-младшая, крепко обхватив Мурмур за шею, виновато и пристыженно смотрит на мать из кольца ответно обнимающих рук. Прости, но кажется, ты опоздала, мама. Синица ли в руках, журавль ли в небе, а руки мои заняты, давно заняты.
* * *
Катерина мотает головой, зажмурив глаза, ей кажется, что она ослепла от своих снов разума, слишком ярких, слишком болезненных, слишком бьющих по глазам — и в сердце, в самое сердце, как копьем на ладонь ниже соска, чтобы точно попасть между ребер.
— Любви, вишь, ей захотелось, — мычит Катя сквозь стиснутые зубы. — Вот и получи… дырку от бублика…
— Главное в бублике — бублик, а вовсе не дырка, — посмеивается Наама. — Столько любви, сколько дьявол может дать, он тебе отдал. У него нет больше — ну так и у тебя больше нет.
Есть, хочет сказать Катерина, есть, но кому она нужна, моя любовь, кому мне ее дарить, предлагать, навязывать? Кому мне продать свою бесхозную душу? Кто захочет принять меня из рук сатаны? По чьим рукам мне пойти, чтобы стать, наконец, счастливой?
А может, довольно думать о тех, кто кормит нас счастьем с раскрытой ладони, словно норовистых лошадей? Детей, мужей, любовников… Пора, наверное, привыкать жить одной, подолгу бездельничать с чашкой кофе у окна, глядя на взметенные листья, так похожие на бабочек, что даже смешно: осень подражает лету. Вот только бабочки ее — мертвые. И на душе у тебя вместо мельтешащих без толку надежд — счастливая безмятежность горя.
Катя хочет ненавидеть Люцифера, погрузиться в гнев антихристов, багровый, обжигающий, будоражащий. Катерина не намерена больше завидовать — ни крылатому осколку Лилит, с трудом натягивающему человеческий облик, ни ее упрямому любовнику, неспособному смириться с божьей волей. Ей необходимо перебороть дурманящее притяжение всех этих бунтарей, рядом с которыми собственная катина покорность совсем не выглядит мудростью.
Антихристов гнев слаб и не в силах справиться с простой человеческой завистью.
Зато Теанна — в силах. И уже теснит катину зависть, подменяя ее всепоглощающим, обволакивающим унынием. Еще немного и Теанна захватит последние форты и посты, водрузит повсюду свой флаг и воцарится безраздельно. Неважно, каким было и каким будет твое личное пространство — под властью Теанны сегодня неотличимо от вчера и незачем запоминать детали. Только уныние способно заткнуть всепожирающую глотку зависти. Эти двое созданы друг для друга, как одиночество и шоколад.
В зыбком, ненастоящем мире, окружавшим Катю, Денница был ее мучителем, тем, кто мог запросто убить, и одновременно тем, кто мог вытащить Катерину отсюда и защитить от бесконечно длящихся искушений и испытаний. О том, кто должен защищать Катю от самого Денницы, кто может защитить ее от порождений внутреннего ада, мыслей не было. Люцифер в катином подсознании превратился в стену, которой Катерина отгораживалась от себя самой, заслонялась от испепеляющей ненависти к себе, вечной спутницы зависти. Сейчас она пыталась ненавидеть князя ада, но если бы ее спросили, кто у нее, Кати, вызывает самое сильное отвращение, она бы, не задумываясь, кивнула на свое отражение в зеркале. В обычном, не магическом зеркале.
Потому что магические зеркала показывают Катерине именно то, чего она так страстно хочет и из-за чего так мучительно себя ненавидит.
В веренице отражающих поверхностей мелькает, брезжит другая, отраженная Катя. Катя-Кэт, Катя-Геката, Катя-Саграда. И глядит, глядит в эти окна сорокалетняя разведенка Катерина, всматриваясь в судьбы, что открываются за стеклами прочней брони. Ни в одной нет места спутникам ее жизни — унынию и зависти. Однако они и есть те демиурги, что создали вселенную катиных отражений. Порожденная ими вселенная похожа на череду снов, когда ты постоянно просыпаешься, но никак не можешь понять, куда.
Они рисуют перед ее внутренним взором, какой Катерина могла быть, если бы не…
Если бы не что? Не беременность? Не ранний брак? Не жизнь, целиком отданная даже не семье, а всего лишь быту семьи?
Катя ведет рукой по седому виску — долго ведет, будто никак не может поверить: эта седина — ее. Отражения тоже водят руками по вискам: у одних буйные рыжие кудри, которыми Катерина и в юности похвастать не могла; у других — стильная короткая стрижка, седина проступает в рыжем ежике, словно кристаллы соли; у третьих на виске — сожженная кожа в выбеленных морем шрамах и бандана охватывает лоб, точно черная ладонь. Какими бы они ни были, катины двойники, ни один не похож на Катерину в главном. Что такое это главное, Катя и сама с трудом понимает. Но знает четко: именно его она в себе и презирает. Называй его мягкостью или покорностью, женственностью или бабством, нежностью или слюнтяйством, но Катерина презирает это, презирает и винит во всех лишениях своих.
И когда все, чего ей не довелось испытать, изведать, испить, силы зла и добра принесли Кате на светящихся от могущества ладонях — именно оно, подлое, заставило испугаться, шарахнуться в сторону и понести без памяти, не разбирая дороги. Вот и прибежала. Обратно, на кухню сатаны, к котлам и сковородкам. И останется здесь навсегда, завороженная бесконечным танцем обреченных душ. Чтобы вечно прислуживать всем поднявшимся выше кухни.
Катерине срочно нужны союзники. Могучие союзники, не чета ей, размазне. И чтобы не играли Катей в свои игры, не плавили в своих формах, не кромсали по своим лекалам. Как таких обрести? Только заставив. Силой или хитростью.
Катя пытается поймать прощальный взгляд дочери, но видит лишь спину Мурмур, непохожую на спину девчонки с Тортуги. Здесь фигура у Ребекки, как у легкоатлета: широкие плечи, круглясь дельтовидными мышцами, перетекают в бицепсы, узкие бедра не подчеркивают талию, легкая сутулость — не от сидения за столом, а от привычки зверя прятаться в тенях, пригибаясь перед прыжком. Это не служанка Кэт и не дочка брухо. Это отродье дьявола, древнее и безжалостное. И сейчас оно уносит Денницу-младшую из тронного зала преисподней, служащего — вот казус-то! — еще и кухней. Дэнни пытается выглянуть из-за плеча Мурмур, но демон лишь слегка опускает локоть — и лицо катиной дочери исчезает за плечом.
Только тогда Катерина осознает, что давно уже баюкает в руках неведомо для чего подобранный шар-тама, оставленный Ребеккой, будто не сокровище это, а бросовая, никчемная вещь.
Вот оно, зеркало владыки нганга. Не пара нефилимов, не выстроенный ими зеркальный коридор, а небольшой шар, оживающий от тепла ладони, от влитой в него силы, жажды, боли, греха. Выбор Мурмур между магией тама и волшебством любви сделан. Демон отдал Кате свой пропуск в мир живых, отдал без всякой торжественности, без скрепления сделки кровью или ромом. А взамен забрал дочь. И почему все исчадья ада так высоко ценят любовь? Может, потому, что она для них величайшая редкость и на ее фоне меркнет любая магия?
