Как выяснилось потом, много позже, никаких внешних или внутренних повреждений на мне не обнаружили. Одна-единственная царапина на левой руке жизни и здоровью явно не угрожала. Тем не менее, в себя я не пришла ни на второй день, ни через неделю, ни через месяц.
С середины января по третье марта я лежала на больничной койке, утыканная иголками и окружённая пищащими и мигающими аппаратами; Макс не пожалел денег, и у меня было всё. Вот только вывести меня из комы не получалось. Да, собственно, никто не знает, как это делать, поскольку никому достоверно не известно, что именно происходит внутри мозга. Этакий чёрный ящик, на вход подали информацию, на выходе получили реакцию, а что внутри? Известно только великому физиологу Павлову, и то потому, что он уже на том свете.
Но я совершенно точно знаю, что все эти полтора месяца я жила чужую жизнь. Нет, не так – я и была этой женщиной, Агнией Николаевной Апраксиной, восьмидесяти шести лет отроду. Вставала утром с её высокой никелированной кровати с высокими столбиками, делала гимнастику, пила травяной чай, проверяла травы и настойки в отдельной комнате, каждый день мыла весь дом, а по пятницам устраивала генеральную уборку.
Господи, да за десять лет жизни с Максом я успела напрочь забыть, как моют полы, ходят за покупками и варят суп, всё это делали домработница и повар!
А ещё очень быстро я узнала, что стала ведьмой.
Это было удобно: ни одна из соседок не смела не то, чтобы спорить с Агнией Николаевной – в спину гадость прошипеть. В эту неизменно прямую, не согнутую годами спину.
Конечно, официально она называлась травницей, и ею была. Сама собирала растения в должное время, сама сушила, перетирала, настаивала, смешивала… Но ещё умела и кровь затворить, и зубную боль снять (стоматолог в городе Кириллове был такой, что лучше утопиться, чем к нему в руки попасть), и роды принять, и сорванную поясницу поправить. Могла Агния Николаевна и приворот-отворот сделать, но не хотела, и не делала никогда. К ней с этим и не совались.
Ну вот, а потом она умерла. Третьего марта в половине девятого утра Агния Николаевна Апраксина отложила пестик, которым растирала сушёную мяту, пересыпала траву в банку с притёртой пробкой и всё убрала по местам. Потом, глядя в окно на сугроб, уже переползающий через подоконник, сказала вслух:
– Ты вот что, милая, когда сюда приедешь, говори всем, что ты моя внучка. Или даже лучше – правнучка. Завещание на тебя я напишу и на столе оставлю, так что будешь в своём праве. Я хорошо здесь жила, и ты будешь не хуже. Моя сила – твоя сила, моё право – твоё право, оставляю тебе всё, и ответственность на тебе.
Это мне? Значит, она знает, что я – там, то есть, тут, в её голове?
Как это?
Агния Николаевна переоделась, легла поверх одеяла и начала бормотать молитву. Как обычно, в этот момент я отвлеклась, никак не получалось воспринимать всерьёз её религиозность. За окном повалил снег, мартовский, большими мокрыми хлопьями. На ветку у самого окна села крупная птица с красной грудкой – снегирь? Тут старуха резко вздохнула, опустила веки, пряча от меня сугроб, снегопад и птицу…
И я пришла в себя уже в больничной палате, среди мерно мигающих аппаратов.
Меня посмотрели по очереди пять врачей, сёстры измерили давление, сахар, уровень кислорода и бог знает что ещё, напоили горячим бульоном и оставили в покое. Отдыхай, мол – можно подумать, предыдущие полтора месяца я перерабатывала! Последняя из девушек задержалась в палате, что-то убирая, и, когда её коллеги скрылись за дверью, шепнула:
– Твоего мужа зовут Максим?
– Да.
– Не удивляйся, будь готова – он успел с тобой развестись. Я услышала, когда он по телефону разговаривал.
– Зачем ты мне это говоришь? – горло болело, но за время комы я намолчалась.
– Лучше такое знать, чем получить внезапно на голову ушат помоев. Скажешь, нет?
– Спасибо, – я закрыла глаза, чтобы она ушла поскорее, но потом вспомнила, что не выяснила одну важную вещь. – Постой, какое сегодня число?
– Третье марта.
– И во сколько я очнулась?
– В девять утра.
– Спасибо, – повторила я и зажмурилась уже окончательно.
Чуть слышно хлопнула дверь, девушка ушла.
Надо же, сколько всего произошло, пока меня не было…
Вспомнив стишок откуда-то из детства «Пальмы без меня заглохнут, розы без меня засохнут…», я невольно хихикнула. А и в самом деле: думаешь, что без тебя мир остановится, реки пересохнут, и трава расти не будет, ан нет – всё крутится, как и раньше.
Значит, Максим со мной развёлся…
Быстро он. Прислушалась к себе, пытаясь определить, что я чувствую. И с изумлением поняла: ничего. То есть, мне совершенно не хочется, чтобы этот человек меня обнимал, со мной завтракал и ходил в гости. Боже, как же хорошо, что мы детей не завели!
Конечно, с деньгами будет туговато, я привыкла ни в чём себе не отказывать. Ну, ничего – как привыкла, так и отвыкну. Не пропаду. Я закончила четыре курса медицинского, значит, фельдшером могу работать.
Правда, во весь рост встаёт вопрос: а жить где? В Питер вернуться?
Постойте-ка, а ведь старуха обещала оставить на моё имя завещание… Как там она говорила? «Завещание напишу и на столе оставлю, будешь в своём праве». Отлично, теперь знать бы, где этот самый стол…
Тут перед моим внутренним взором всплыло письмо на имя Агнии Николаевны Апраксиной. Какой-то официальный белый конверт, из мэрии, что ли? На конверте чётко напечатанный адрес: город Кириллов Ростиславской области, улица Волжская Набережная, дом девять.
Отлично.
Уж неделю-то меня здесь точно продержат, за это время нужно выяснить хотя бы, как туда добираться, это план минимум. План максимум – получить с бывшего мужа какое-то количество денег и машину, лучше что-то вроде «Нивы». Тут я вспомнила «Лендровер», на котором ездила какое-то время, и ностальгически вздохнула. Нет уж, Анастасия Александровна, надо быть проще. Ремонтировать «Лендровер» в городе Кириллове вряд ли легко, и уж точно недёшево…
Вот интересно, с чего мой дорогой муженёк начнёт разговор о разводе?
* * *
Макс появился на следующее утро.
Присел на краешек кровати, взял меня за руку, погладил:
– Какая ты стала… прозрачная.
– Однообразное питание, знаешь ли, – хмыкнула я. – Внутривенное. Ничего, отъемся. Зато какое-то время можно будет не думать об излишнем весе.
– Это уж точно, – хохотнул он. – Давай закажу чего-нибудь, что ты любишь, тебе будут привозить. Тебе же всё можно?
– Абсолютно. Спасибо.
«Не буду облегчать тебе задачу, – думала я, разглядывая бывшего мужа сквозь опущенные ресницы. – Поскольку поменять уже ничего невозможно, остаётся расслабиться и получить удовольствие от процесса».
– Что-то ты молчалива, даже не спросишь, как я жил без тебя?
– Как ты жил без меня? – послушно повторила я.
– Плохо! Представь себе, как я испугался, когда ты попала в аварию! Скольких врачей приглашал, когда стало понятно, что ты не приходишь в себя, хотя повреждений никаких нет. И вообще, ужасно тяжело без тебя было… Все спрашивают, что случилось, сочувствуют, а я и сам не знаю, на каком я свете! Кстати, мне тут премию вручали «Предприниматель года», на церемонию полагалось приходить со спутницей, а ты… вот тут, – он обвёл рукой палату.
– Сочувствую, – пробормотала я.
«Вот интересно, пострадала я, а ты мне рассказываешь, как плохо было тебе, – думала я лениво. – И кто же с тобой пошёл на эту церемонию? Небось, в моих изумрудах дама ходила? Н-да, похоже, в грядущую мою жизнь изумруды не вписываются никак. Ну и чёрт с ними».
– Стася…
Но тут у Макса зазвонил телефон, он выслушал, что ему говорили, произнося только «Да» и «Нет», отключился и сунул аппарат в карман.
– Прости, дорогая, труба зовёт. Я завтра постараюсь приехать!
И он выскочил за дверь почти бегом.
Наутро, после очередного обследования на всех возможных аппаратах, у меня появился новый гость: господин Шарканов Ян Валерьевич, адвокат Макса. И пришёл он не с пустыми руками, а с информацией и с подробным соглашением. Ну, информация новостью для меня не стала, то, что я теперь брошенная жена, мы уже пережили. Но для порядка, разумеется, сыграла драму, изобразив всё, что могла придумать на эту тему: лёгкий обморок, сползающую по щеке одинокую слезу, скомканный платочек…
