С другой стороны, шел он по легкой статье и на детский срок – два года на одной ноге отстоять можно… Сразу вопросы вылазят: когда ему делами общества заниматься? Зачем о проблемах «пятьдесят первой» на перспективу думать? Да и слушок какой-то гнилой, еле слышный, опередил его с узловой пересылки-отстойника, где пересеклись питерские и сыктывкарские пацаны. Кто-то что-то базланул без фильтровки, кто-то пересказал что услышал, кто-то так понял, кто-то – эдак… А в результате непонятка полная: то ли «чернуха» голимая, то ли бред наркоши, нанюхавшегося клея, а может, и не фуфло вовсе, может, правда, которая честного воровского разбора требует… Хотя какой разбор может быть у вони? Разбор – он фактов требует! А вонь – она и есть вонь: сморщишься да быстрей за дверь выскочишь…
И все же, все же… Нет, не все так гладко и ясно было с Козырем, как обычно, когда вор идет на зону, где нет «законника»!
Обычай требовал созвать сход и решить дело голосованием. Глухой февральской ночью в каптерке, возле раскаленной «буржуйки», вокруг которой в метровом розовом круге было тепло и сухо – даже забиваемый ветром под дверь снег начисто таял, – собрался местный блаткомитет: Клин, Хохол, Гнев, Медведь, Саша-Кострома, Электронщик. И конечно же сам виновник торжества, Козырь. Пятеро, включая Медведя, сразу включили заднюю и безропотно отдали свои голоса за питерца. Гнев проголосовал против.
– То, что в маляве написано, оно, конечно, по делу, – сказал он. Коричневое, с блестящими пятнами, много раз отмороженное лицо ничего не выражало. – Хороший законник нам здесь не помешает. Только с чем он к нам пришел? На два года заехал, и статья у него фуфловая – на стволе запалился, как первоход малолетний. И что с того, что он в законе? А я десятку мотаю за четыре налета: банк, сберкасса, инкассаторы… Правда, короны не имею. А сказать, почему? В тысяча девятьсот пятьдесят восьмом меня принимали на большой сходке в Ташкенте, и вот он, – Гнев показал на Козыря, – не пустил! Весь сходняк за меня подписывался, один он был против. Вытащил какую-то гниль голимую и спалил не за что. Поэтому я голосовать за него не могу – ни по душе, ни по совести… Ну и что, что он «законник»? Это у фраеров – галстук нацепил и всю жизнь языком чешет. А в нашем обществе по делам решают. А какие у него дела? Волына в шкафу, тьфу!
Козырь на эту речь никак не прореагировал, обустроился и начал править.
Получалось у него хорошо. Он не наглел, все, что было в заначке у «первого стола» – индийский чай, курево хорошее, сало, колбасу копченую, сгущенку, – все пустил на общак и даже транзисторный приемник на общий стол выставил. От братвы не отгораживался: кому надо обратиться – за советом, за помощью – пусть хоть напрямую подходят, хотя обычно Медведь и Электронщик все просьбы фильтровали. Место у окна ему по любому было положено, но и тут он меру знал: «шерстью» не обрастал, брюхом кверху жир не нагуливал. Он даже на делянку выходил – за делами присматривал, хотя лес, ясное дело, не валил – не воровское дело топором и пилой руки мозолить, норму пусть «шерстяные» обеспечивают да нарядчики приученные. Вроде делал все прибывший вор неспешно, без шума и суеты.
Но факт – Козырь в несколько суток замирил шестой «кавказский» и первый «рязанский» бараки, между которыми давно шла война с проломленными черепами и пробитыми легкими. Развел по углам «ломом опоясанных» и «мужиков», тоже собачившихся почем зря. Вправил мозги отморозку Ромашке, месяцами не выходившему из шизо. Провел личную беседу с Гогой Короедом, который возглавлял хозактив и раздавал наряды на хлеборезку, чтобы не борзел и норму знал…
За первый месяц правления Козыря выработка в колонии увеличилась чуть ли не вдвое, количество лежачих больных в изоляторе сократилось до нуля, в арестантских мисках заметно прибавилось жратвы, и жалобы на качество прекратились. Были некоторые издержки, не без того – например, яростного жгучего Абрека из «кавказской» кодлы вдруг привалило вековой сосной, беднягу увезли доживать в специальную колонию для инвалидов. Да еще неприятный случай приключился: баланы[4] раскатились, да Гнева за малым не раздавило, просто фарт ему вышел – иначе так бы и закопали в твердый ледяной грунт…
Но в целом только всем стало лучше. Начальство колонии было довольно, Козырь тоже.
Так продолжалось полгода. Хотя нет, это сейчас так можно сказать – полгода. Полгода – вообще ничто, тьфу. А тогда казалось, что Козырь утвердился и будет править вечно, сколько лежит нетающий снег на вершинах приполярного Урала. Или по крайней мере пока не закончится его двухгодичный срок отсидки.
Но арестантская жизнь – она как повидло на стенке: то висит, то застынет на месте, а то возьмет и отвалится…
* * *
Турухтан – такая птица, у нее раздувающийся воротник из ярких перьев и башка без мозгов, эдакий пижон в мире пернатых.
А еще Турухтан – это молодой дрыщ-сиделец из второго барака. В первое время он надувался, колотил понты, строил из себя ковбоя, но быстро сдулся. Север есть Север, он каждого ставит на место. Однако под шконку Турухтана загонять не стали, «пернатить» тоже, и как-то сам собой определился он в «мужики». Вкалывал, обвыкался, на жизнь особо не жаловался.
Однажды у него сперли валенки. Довольно еще новые валенки, не вытертые, с фамилией владельца химическим карандашом и штампом с номером колонии. Вместо них под своей шконкой Турухтан обнаружил пару других – старых, сырых, поеденных мышами. К тому же они были ему малы. Поиски и расспросы ничего не дали, валенки Турухтановы наверняка были сбагрены в поселок, концов не сыскать. Признаваться в содеянном, естественно, никто не желал.
Турухтан кое-как отработал смену на делянке, а назавтра заявил, что стер ноги и отморозил палец. В санчасти ему смерили температуру, дали вонючую мазь и отправили обратно на делянку. Два дня он хромал и матерился, а работал, естественно, через пень-колоду. Ребятам в бригаде это надоело, Турухтана заволокли на пилораму и хорошо ввалили, так что вдобавок ко всему у него еще оказался сломанным нос. Турухтан пожаловался Электронщику, который смотрел за вторым бараком, Электронщик передал жалобу Козырю. Тот велел разобраться, о результатах доложить. Это не такая отписка, как в Большом мире, нет, это реально означало: разобраться, то есть докопаться до сути. Иначе Электронщику пришлось бы расстаться со своими валенками в пользу потерпевшего Турухтана. У Козыря с этим строго.
Разбор был короткий. Электронщик переговорил с одним бригадиром, с другим. Потом выстроил весь барак у шконок, самолично обошел каждого. Что знаешь? Что видел? Что слыхал? Все равно ведь узнаю, долбогномы, будет только хуже. Молчание… Ладно. По его команде бригадиры начали шмонать вещи. У Точилы в тайнике под шконкой нашли бутылку водки. Откуда водка? С воли, сказал Точило. День рождения, сказал, скоро. Кто водку доставил? Тут Точилу слегка перекосило, однако он назвал «связного» Пашу с хозблока, который иногда ездит на продбазу. Паша сразу признался, что по его просьбе возил в Емву какие-то валенки, обменял их у одного туриста на водку…
