— Ну как, в чем? В том, как теперь следует поступить Б, — ответил синьор.
— Но кто такой Б? — поинтересовался чародей. — Б — это что, первая буква фамилии Блоуски?
— Нет, — последовал ответ, — я имел в виду А.
— А-а-а! — протянул чародей. — Теперь я понимаю... но поистине мне нужно время, чтобы над этим подумать, поэтому адью, прекрасный сэр, — и, отворив дверь, он внезапно выпроводил своего гостя на улицу.
— А теперь, — сказал он самому себе, — займемся составом... так, посмотрим... три капли... да, мой мальчик, вот ты и допрыгался...
Часы пробили двенадцать и три минуты с четвертью. Лакей барона поспешно схватил огромный кубок и в ужасе заохал, наполняя его горячим, приправленным пряностями вином.
— Я опоздал! — мучительно простонал он. — И теперь наверняка мне придется отведать раскаленной кочерги, которой барон так часто мне грозит. О, горе мне! Ах, если бы я приготовил ужин для барона пораньше! — И, не теряя ни секунды, он схватил рукой окутанный паром кубок и пронесся по высоким коридорам со скоростью беговой лошади. За гораздо меньшее время, чем нам понадобилось, чтобы об этом поведать, он достиг двери в комнату барона, открыл ее и... замер, подавшись всем телом вперед и вытянувшись на носках, не осмеливаясь и шагу ступить и окаменев от чрезвычайного изумления.
— Ну что там, осел? — заревел барон. — Почему ты стоишь, выпучив глаза, как огромная лягушка в апоплексическом припадке? (Барон замечательно умел подбирать сравнения.) Что с тобой? Говори! Ты что, онемел?
Несчастный слуга предпринял отчаянную попытку заговорить и наконец выдавил из себя:
— Благородный сэр!..
— Очень хорошо! Замечательное начало! — одобрил барон более довольным тоном, ибо любил, когда его называли «благородным». — Продолжай! Не ждать же тебя целый день!
— Благородный сэр, — заикаясь, пролепетал встревоженный слуга, — а где... где... вообще... ваш гость?
— Ушел! — твердо и непререкаемо ответил барон, непроизвольно указывая большим пальцем себе за спину. — Ушел! Ему нужно было отдавать и другие визиты, поэтому он снизошел и отправился их отдавать... а где мое вино? — внезапно поинтересовался он, и слуга с радостью вручил ему кубок и вышел из комнаты.
Барон одним глотком осушил кубок и подошел к окну. Его недавнюю жертву нигде не было видно, но барон, задумчиво уставившись на то место, куда упал синьор, пробормотал с безжалостной улыбкой:
— Сдается мне, я вижу вмятину на земле. — В этот момент мимо прошла загадочного вида фигура, и барон, глядя ей вслед, невольно подумал: «Интересно, кто бы это мог быть!» — Он долго смотрел в сторону удаляющихся шагов, и в голове его была только одна мысль: «Нет, ну все-таки, интересно, кто бы это мог быть?»
Опустилось за горизонт западное солнце, и сумерки уже воровской тенью крались по земле, когда второй раз за день загудела труба, висевшая у ворот замка. И снова уставший слуга поднялся в покои своего господина, но на этот раз он сопровождал совершенно нового посетителя:
— Мистер Мильтон Смит! — Барон поспешно поднялся с кресла, услышав нежеланное имя, и шагнул вперед, чтобы встретить гостя.
— Сердечные поклоны, благородный сэр! — начал прославленный гость напыщенным голосом и тряхнул головой. — Мне случилось услышать ваше имя, и я принял твердое решение посетить вас и узреть до наступления ночи!..
— Что ж, прекрасный сэр, надеюсь, вы удовлетворены зрелищем, — перебил его барон, желая прекратить разговор, которого он не понимал и который был ему не по нраву.
— Оно радует меня; — последовал ответ, — более того, настолько, что я мог бы пожелать продлить удовольствие, ибо присутствует Жизнь и Правда в тех тонах, которые напоминают мне сцены прежних дней...
— В самом деле? — осведомился барон, в значительной степени озадаченный.
— Воистину, — отозвался его собеседник. — И сейчас мне вспоминается, — продолжил он, подходя к окну, — что я также желал посмотреть на окрестности; они прекрасны, не правда ли?
— Очень прекрасные окрестности, — подтвердил барон, добавив про себя: «А я бы желал, чтобы ты находился отсюда подальше!»
Гость несколько минут стоял, задумчиво глядя в окно, после чего произнес, неожиданно повернувшись к барону:
— Вам, должно быть, известно, прекрасный сэр, что я поэт!
— Да что вы? — воскликнул тот. — Умоляю вас, скажите, что же нам теперь делать?
Мистер Мильтон Смит не ответил, но продолжил свои наблюдения:
— Видите, мой гостеприимный хозяин, тот восторженный ореол, что окружает ваш безмятежный луг?
— Живую изгородь, вы имеете в виду? — довольно презрительно заметил барон, подходя к окну.
— Мой ум осязает в сей картине некую границу... и стремление... к... тому, что есть Истина и Красота в Природе, и... и... разве вы не замечаете роскошной безыскусности — я хочу сказать, величественности, от которой прямо чем-то веет... и как бы перемешивается с растительностью — этой, как ее... травой?
— Перемешивается с травой? А! вы имеете в виду лютики? — сказал барон. — Да, они создают весьма приятный эффект.
— Простите меня, — промолвил мистер Мильтон Смит, — я имел в виду не это, а... впрочем, пожалуй, мне лучше воспеть это в стихах!
Прелестный луг, дар золотых провинций,
Сияет под лазурным небом,
Где средь фиалок отдыхают...
— «Проходимцы», — подсказал барон.
— Проходимцы?! — повторил поэт, уставившись на него в изумлении.
— Да, проходимцы, бродяги, понимаете ли, цыгане, — холодно пояснил хозяин, — они очень часто спят там на лугу.
Жрец вдохновения пожал плечами и продолжил:
— «Где средь фиалок отдыхают жницы».
— Жницы и вполовину так хорошо не рифмуются, как проходимцы, — возразил барон.
— Тут уж я ничего не могу поделать, — последовал ответ. — «И тихо шепчут...»
— «Дайте хлеба!» — сказал барон, завершая вместо него строку. — Итак, одна строфа закончена, и теперь я должен пожелать вам спокойной ночи; добро пожаловать в кровать, так что, когда закончите воспевать окрестности, позвоните в колокольчик и слуга покажет вам, где лечь.
— Спасибо, — ответил поэт, и барон вышел из комнаты.
— ...И тихо шепчут: «Он волшебен»... О! Получилось, — продолжил поэт, когда дверь закрылась, после чего, высунувшись из окна, тихо свистнул. Из кустов немедленно появилась загадочная фигура в плаще и произнесла шепотом:
— Получилось?
— Получилось, — ответил поэт. — Я отослал старикана в постель, уморив его образчиком твоей поэзии, и, кстати, я чуть было не забыл тот стишок, которому ты меня научил, и едва не угодил в такой переплет! Как бы там ни было, теперь берег чист, так что гляди в оба. — Фигура достала из-под плаща веревочную лестницу, которую поэт принялся тащить вверх.
