Подобрав с пола спицу, Айрин метнулась, обхватила шею брата пружинистым захватом и приставила к тонкой детской коже стальное острие. Леша взвизгнул и дернулся от страха. Она не дала ему вырваться. Приблизив губы к розовому уху, горячо прошептала:
— Повторяй за мной, гаденыш! Я — Айрин! Айрин. Понял?
— Ирка, ты чего? — всхлипнул мальчишка. — Ты Айрин, Айрин, — повторил Леша, но было поздно.
Шершень на виске Айрин дрогнул, шевельнул крыльями. Сознавая опасность, переместился чуть вправо, перебирая лапками. Защищаться — так защищаться. Даже ценою жизни: два стремительных удара, один за другим, и тело мальчишки опрокинулось набок.
Едва заметные пятнышки крови — крохотные следы жала — ширились, росли, распускались багровыми побегами, заползая на пижаму с разноцветными слониками.
— Я — Айрин, — сказала Ирка Громова и хихикнула, выпустив из руки окровавленную спицу. Зрачки сузились, почти скрылись в глубине глаз, отгородив все внутри от внешнего влияния.
Шершень, потоптавшись на влажном от пота девичьем виске, затрепетал крыльями и улетел.
Когда родители пришли домой, Ирка без сил спала на полу рядом с телом мертвого брата. Во сне ее вырвало.
* * *
Собаки окружили Миху, подойдя со стороны гаражей. Он издалека слышал, как они глотают слюну и прищелкивают зубами, глядя на бутерброд, который он, не удержавшись, решил сожрать по дороге от школы.
— Э, э! Вы чего? Песик… хороший песик, — залепетал Миха, опасливо глядя в глаза высокого черного кобеля с желтыми глазами. Кобель смотрел жестко, и не в рот или на кусок колбасы, как другие — он смотрел в глаза.
Это все байки, что звери боятся человеческого взгляда, вдруг понял Миха по кличке Жирбас. Во всяком случае, не похоже, чтобы этот пес чего-то боялся. И уж во всяком случае — не меня. Он так пристально смотрит, как будто оценивает — смогу я отбиться или нет…
От этой мысли Миху кинуло в жар.
Отбиться? Смогу ли я от него убежать — вот о чем думает эта сволочная псина. И, судя по тому, как что-то мигнуло в желтом собачьем глазу, он уже принял решение. А я?..
Черт, что делать-то?
Швырнув остатки бутерброда на снег — псы рванулись вперед, и первым вцепился в булку лохматый, похожий на водолаза, пес-калека — Миха пружинисто отскочил и дал стрекача вдоль глухой стены гаражного кооператива. Как назло, никого из автолюбителей не оказалось рядом, хотя здесь-то их чаще всего и можно было встретить — могучих жилистых мужиков с монтировками. Никого нет, кто бы мог отогнать голодную стаю приблудных собак.
Черный кобель рванулся вслед за ним.
Ветер свистел в ушах, но даже сквозь этот свист Мишка слышал дыхание зверя, его злобное ворчание и лязг зубов.
В отличие от пса, измученного голодом, но поджарого и сильного, Миха начал задыхаться уже через пару метров. Преодолев на своих мягких ногах с трясущимися ляжками расстояние от пятого до восьмого бокса, он уже весь был в мыле; в сердце и в боку кололо, лицо и глаза заливал пот.
На уроках физкультуры Миха Жирбас давно не бегал. Восседал на скамеечке, как почетный гость из управы. То ли пария, то ли священная корова, которую никто не смеет трогать.
Пару раз в школе менялись учителя, и каждая новая физкультурница поначалу с энтузиазмом заставляла Миху бегать вместе со всеми, но всякий раз он или подворачивал, или вывихивал ногу от своей крайней неуклюжести, и это создавало массу проблем: приходилось звать медсестру, учительницы писали объяснительные директору, мама ходила ругаться в школу…
В конце концов, на Миху наплевали даже самые большие энтузиасты и приверженцы школьного спорта. А потом мама дала взятку в поликлинике, и он принес завучу справку, навсегда освободившую его от беспокойств дурацкой «физры».
Так что теперь, если по-честному, шансов у него не было.
Каюк тебе, Жирбас, долго ведь ты не протянешь, подумал он о самом себе. И черный кобель, догоняющий толстого мальчишку, подумал так же.
Миха еще трепыхался, но собачье дыхание слышалось уже совсем близко за спиной, и кожа на затылке в ожидании нападения натянулась и налилась холодом.
И тут неловкий Жирбас споткнулся, зацепившись ногой за какую-то арматурину.
«Все», — признался Миха. Он полетел на землю кубарем, упал лицом вниз и закрыл глаза в ожидании, когда в спину вцепятся острые клыки и начнут полосовать, грызть и рвать на куски…
Темнота. Перестук крови в ушах. Ожидание смерти.
И вдруг — жалкий визг собаки, тишина и сразу после — голос.
— Вставай. Зачем лег? — раздалось сверху.
Жирбас, пыхтя, осторожно поднял голову: прямо перед ним, словно столбы, вырастали чьи-то громадные ноги в джинсах и кожаных сапогах с латунными шпорами над каблуком.
Черного пса нигде не было. Вообще ни одной собаки не было рядом: вся стая смылась, исчезла.
Жирбас перевернулся на бок; встав на четвереньки, задрал голову: над ним, усмехаясь уголками губ, стоял высокий черноволосый тип.
Кожа его отливала красноватой бронзой, и Жирбас немедленно ему позавидовал: на такой коже никакие прыщи не могут быть видны. Интересно, он от рождения смуглый или где-то загорел до такого состояния?
Во всяком случае, от прыщей этот тип явно не страдал. Да и вообще ни от чего: глаза его смотрели на мир расслабленно и беззаботно. И собаки ему нипочем, и гаражи эти вонючие… Он стоял, как Терминатор посреди мира, весь такой крепкий и самодостаточный, сам себе целый мир.
Жирбас, кряхтя, поднялся. Втянув пузо, попытался застегнуть молнию на штанах — она разъехалась во время позорного падения. Жирное белое брюхо, вывалившись из брюк, колыхалось над ширинкой, как беспозвоночный моллюск, вылезший из раковины.
Черноволосый с презрением смотрел на его дурацкие попытки.
— Тебе нужен тотем. Защитник, — сказал он.
Жирбас глянул: черноволосый не смеялся, не шутил, не ерничал. Глаза его были темны и непроницаемы, взгляд спокоен и скучен, как пляж на заливе в ноябре.
И от этого его ровного и уверенного спокойствия у Михи вдруг потеплело на душе — жаркая волна благодарности всколыхнула и затопила сердце.
— Пойдем со мной. Я тебе помогу, — сказал черноволосый.
Затолкав на место пузо, Жирбас вперевалку заторопился за удивительным незнакомцем. Он боялся упустить его. Ведь это был единственный в его недлинной четырнадцатилетней жизни человек, который не насмехался над его весом, не укорял его размерами одежды и даже не призывал к немедленному переходу на здоровый образ жизни и правильное питание.
Он просто хотел помочь. И благодарный Жирбас торопился изо всех сил, чтобы принять эту выпавшую на его долю частицу счастья.
