Соберано вёл меня за руку. Внезапно он остановился, я — вслед за ним. Один из наших спутников высек огонь и зажёг свечу. При её слабом свете я увидел, что мы находимся в обширном помещении, примерно в 25 квадратных футов, с высоким, довольно хорошо сохранившимся сводчатым потолком и четырьмя выходами. Мы хранили глубокое молчание. Тростью, на которую он опирался во время ходьбы, мой приятель начертил круг на песке, тонким слоем покрывавшем пол пещеры, и, вписав в него какие-то знаки, вышел из круга.
— Вступите в этот круг, мой юный смельчак, — сказал он мне, — и не выходите, пока не увидите благоприятных знамений.
— Объяснитесь точнее: каковы должны быть эти знамения? Когда я смогу выйти?
— Когда всё покорится вам. Но если до этого под влиянием страха вы совершите какой-нибудь ложный шаг, вы можете подвергнуть себя серьёзной опасности.
Тут он назвал мне формулу заклинания, краткую, настойчивую, содержащую слова, которых я никогда не забуду.
— Произносите это заклинание твёрдым голосом, — сказал он, — трижды отчётливо назовите имя Вельзевула, а главное, не забудьте, что вы обещали проделать с ним.
Я вспомнил, что похвалялся отодрать за уши самого дьявола, и, боясь прослыть пустым фанфароном, быстро ответил: «Я сдержу своё слово».
— Желаем вам успеха, — сказал Соберано. — Когда всё кончится, вы позовёте нас. Прямо перед вами находится дверь. Мы будем за нею. — Они удалились.
Никогда ещё ни один хвастун не оказывался в столь затруднительном положении. В первую минуту я готов был окликнуть моих спутников, но это значило бы сгореть со стыда и к тому же распрощаться со всеми моими надеждами. Я остался на месте и попытался собраться с мыслями. «Они просто решили напугать меня, — сказал я себе, — посмотреть, не смалодушничаю ли я. Люди, которые хотят испытать моё мужество, находятся в двух шагах отсюда, и после заклинания я должен быть готов к какой-нибудь попытке с их стороны напугать меня. Надо взять себя в руки и отплатить этим шутникам тою же монетой». Мои раздумья длились недолго, хотя и прерывались вознёй сычей и сов, гнездившихся в пещере.
Несколько успокоенный этими размышлениями, я воспрянул духом, выпрямился и ясным, твердым голосом произнёс заклинание. Трижды, с небольшими промежутками, каждый раз возвышая голос, я назвал имя Вельзевула.
Трепет пробежал у меня по жилам, волосы на голове встали дыбом. Едва я умолк, напротив меня под самым сводом распахнулись две створки окна; в отверстие хлынул поток ослепительного света, более яркого, чем дневной; и огромная голова верблюда, страшная, бесформенная, с гигантскими ушами, показалась в окне. Безобразный призрак разинул пасть и голосом, столь же отвратительным, как и его внешность, произнёс: Che vuoi?[3]
В самых отдаленных закоулках пещеры, высоко под сводами гулким эхом отозвалось это страшное: Che vuoi?
Не берусь описать своё состояние; не знаю, откуда у меня достало мужества и сил не упасть без чувств при виде этого страшного зрелища и при ещё более страшных звуках голоса, раздававшегося в моих ушах.
В изнеможении, обливаясь холодным потом, я сделал нечеловеческое усилие, чтобы овладеть собой. Должно быть, наша душа таит в себе необъятные силы и какие-то неведомые пружины: целая волна чувств, мыслей, представлений разом нахлынула на меня, пронизала мозг, отозвалась в моём сознании.
Перелом свершился: я превозмог свой страх и смело в упор взглянул на призрак.
— Чего ты хочешь сам, являясь в таком омерзительном облике, дерзкий?
После минутного колебания призрак ответил уже более тихим голосом: «Ты звал меня…»
— Неужто раб осмеливается пугать своего господина? Если ты явился за приказаниями, прими подобающий вид и покорный тон.
— Господин, — ответил призрак, — какой вид мне принять, чтобы быть вам угодным?
Я назвал первое, что пришло мне в голову:
— Явись в образе собаки.
Не успел я вымолвить это приказание, как отвратительный верблюд вытянул свою длинную шею до самой середины пещеры, опустил голову и выплюнул маленького белого спаниеля с блестящей шелковистой шерстью и длинными, до самой земли, ушами. Окно захлопнулось, видение исчезло; под слабо освещёнными сводами пещеры остались лишь собака да я.
Она бегала вдоль круга, виляя хвостом и подпрыгивая. «Господин, промолвила она, — я бы хотела лизнуть вам кончики ног; но меня удерживает страшный круг, в котором вы стоите».
Моя уверенность дошла до дерзости: я вышел из круга и протянул ногу, собака лизнула её. Я попытался схватить её за уши, она легла на спинку, словно прося пощады; я увидел, что это сучка.
— Встань, — сказал я, — я прощаю тебя. Но ты видишь, что я не один. Господа, пришедшие со мной, ждут меня в нескольких шагах отсюда. Прогулка, должно быть, утомила их; я хотел бы предложить им лёгкое угощение: нужны фрукты, закуски, мороженое, греческие вина. Само собой разумеется, следует убрать и осветить зал. Не нужно никакой роскоши, но пусть всё будет как полагается. В конце ужина ты явишься с арфой в образе выдающегося виртуоза. Я позову тебя, когда будет нужно. Смотри же, хорошенько играй свою роль; постарайся, чтобы пение твоё было выразительным, а манеры — пристойными и сдержанными…
— Я повинуюсь, господин мой, но на каких условиях?
— На условиях повиновения. Повинуйся безоговорочно, раб, или…
— Вы меня не знаете, господин мой, иначе вы не обходились бы со мной так сурово. Быть может, единственное моё условие — обезоружить вас и понравиться вам.
Не успела она умолкнуть, как, обернувшись, я увидел, что все мои приказания исполняются быстрее, чем смена декораций в опере. Стены и своды пещеры, всего лишь минуту назад тёмные от сырости, покрытые мхом, приняли светлый оттенок и приятные очертания — теперь то был круглый зал, отделанный мрамором и яшмой, свод покоился на колоннах, восемь хрустальных канделябров, по три свечи в каждом, распространяли яркий, ровный свет.
Мгновением позже появились стол и буфет, сервированные для нашей трапезы; плоды и сласти редчайших сортов были столь же вкусны, как и прекрасны на вид, сервиз был из японского фарфора. Собачонка непрерывно сновала взад и вперед по залу, подпрыгивая вокруг меня, как бы желая ускорить дело и спросить, доволен ли я.
— Отлично, Бьондетта, — сказал я. — Теперь облачись в ливрею и пойди сказать господам, которые тут неподалёку, что я жду их и что на стол подано.
Не успел я на мгновение отвести взгляд, как увидел изящно одетого пажа в ливрее моих цветов, выходившего из зала с зажжённым факелом в руке; через минуту он вернулся, ведя за собой моего приятеля фламандца и обоих его друзей.
