Высказав такую высокую оценку, доктор подтянул манжеты, поправил галстук, в самой что ни на есть докторской манере устроил на носу пенсне и с вызовом оглядел зал, словно спрашивая, не наберется ли кто-нибудь смелости возразить.
— Вы, конечно, читали «Мифы Древнего Египта», — тоном не вопросительным, а утвердительным заметила мисс Сесилия.
Доктор немного смешался.
— Гм! Погодите минутку, — пробормотал он, пытаясь найти выход из затруднительного положения. — Что ж, по правде, моя дорогая юная леди, я не уверен, что мне довелось изучить именно этот его труд. Собственно, профессиональные обязанности не оставляют досуга, чтобы читать книги, не связанные непосредственно с моей специальностью. Медицинская литература, конечно же, должна быть на первом месте.
У мисс Сесилии дернулись уголки губ, словно она старалась сдержать улыбку. Тут стеклянная дверь вестибюля распахнулась, и на порог ступил мужчина. Вид его был столь необычен, что все повернули головы, но это как будто ничуть его не смутило.
Посетитель был высок, хорошо сложен и выглядел как человек, привыкший повелевать. Глаза на овальном лице были посажены несколько широко. И только когда они смотрели на тебя в упор, ты понимал, какой они обладают силой. Скулы чуть высокие, лоб, пожалуй, круче отступал к черным как смоль волосам, чем встречается обычно у греков. На гладко выбритом лице был виден широкий решительный рот, плотно сжатые губы свидетельствовали о твердом характере. Знатоки моды отметили бы, что посетитель безупречно одет, мисс Сесилия же, щедро наделенная ценным даром наблюдательности, обратила внимание на почти полное отсутствие драгоценностей: исключение составляли единственное кольцо и великолепная жемчужная запонка для воротничка в странной оправе. Посетитель огляделся и, заметив доктора Форсайта, поспешил к нему.
— Дорогой друг, — произнес он по-английски разве что с легчайшим акцентом, — нижайше прошу прощения, если заставил вас ждать.
— Напротив, — бурно возразил доктор, — вы сама пунктуальность. Позвольте мне удовольствие — удовольствие поистине огромное — представить вам моих друзей: миссис Уэстморленд и ее дочь, мисс Сесилию, которую я так часто при вас упоминал.
Профессор Констанидес с поклоном заверил, что очень рад знакомству. Сама не зная почему, мисс Сесилия почувствовала себя приблизительно так же, как в тронном зале, когда ее представляли ко двору. Тут же прозвучал гонг, и под шорох юбок и вееров общество устремилось в столовую. В качестве хозяина доктор Форсайт предложил руку миссис Уэстморленд, Констанидес с мисс Сесилией последовали за ними. Девушка не могла подавить в себе некоторого раздражения: она восхищалась ученым и его трудами, но угораздило же его носить эту фамилию… (Надобно заметить, что последний встреченный ею Констанидес беспардонно обманул ее при покупке броши с бирюзой и с тех пор, когда при ней произносили «Констанидес», ей хотелось заткнуть себе уши.) Столик доктора Форсайта находился в дальнем конце, у окна, и оттуда было удобно обозревать всю комнату. Это был незабываемый обед — по крайней мере одной из сотрапезниц он наверняка запомнился на всю жизнь.
За двумя или тремя переменами блюд разговор вели исключительно Сесилия и Констанидес; доктор и миссис Уэстморленд были чересчур заняты, чтобы тратить время на досужую болтовню. Лишь позднее они вспомнили о правилах застолья — другими словами, обратили внимание на своих соседей.
С тех пор я часто задумывался о том, с каким чувством вспоминает Сесилия тот вечер. Не иначе как с целью наказать меня за любопытство, она заявила однажды, что не представляла себе прежде, что такое беседа с по-настоящему умным человеком. Я проглотил обиду: ведь мы с Сесилией если не любовники, то по меньшей мере старые друзья, да и кухарка у миссис Уэстморленд такая, какие на дороге не валяются.
С того вечера Констанидес имел возможность чуть ли не каждый день, хотя бы недолго, наслаждаться обществом мисс Уэстморленд. Они встречались на площадке для поло, совершали поездки по Гезире, ходили за покупками на базар Муски, после дневного чаепития слушали оркестр на балконе отеля «Шепердз». Констанидес неизменно бывал ненавязчив, колоритен и занимателен. Более того, где бы он ни появлялся, он всегда притягивал к себе внимание. Он был явно лучше знаком с туземными кварталами, чем с европейскими. Сесилия отметила, что с ним обходились почтительно, словно с монархом. Она удивлялась, но молчала. Сам я могу только недоумевать, почему ее матушка вовремя ее не предостерегла. Не могла же она не замечать, что столь тесное общение чревато опасностью. Первым забил тревогу старый полковник Беттенем. Он приходился Уэстморлендам отдаленной родней и поэтому мог говорить без обиняков.
— Что он за человек, мне сказать трудно, — заметил он, обращаясь к миссис Уэстморленд, — но на вашем месте я бы поостерегся. В это время года Каир бывает наводнен искателями приключений.
— Но, дорогой полковник, — удивилась миссис Уэстморленд, — не станете же вы утверждать, будто профессор — искатель приключений? Его нам представил доктор Форсайт, и он написал множество умных книг.
— Жизнь, дорогая мадам, не сводится к книгам, — рассудительно возразил полковник с тонкой объективностью, характерной для тех, кто не читает книг. — Собственно, я должен вам признаться, что один из моих капитанов, Фиппс, несколько лет назад написал роман, первый и последний. Товарищи по офицерской столовой указали ему, что это занятие не украшает офицера, и он, знаете, больше не брался за перо. Что до этого человека, Констанидеса, как его называют, то я бы поостерегся, очень бы поостерегся.
Мне говорили, что эта беседа заронила в душу бедной миссис Уэстморленд такое беспокойство, в котором она не призналась бы даже самой себе. Подобно дочери, она подпала под профессорские чары. Если бы кто-нибудь принялся допытываться, она бы, несомненно, не стала отрицать, что предпочитает грека-профессора англичанину-полковнику — даром что это прозвучало бы ересью. И все же… ладно, вы и без дальнейших объяснений поймете, что я имею в виду. Думаю, именно я первым заметил, что назревают серьезные неприятности. Я уловил у девушки во взгляде напряженность и не знал, чем ее объяснить. Потом у меня в сознании забрезжила истина, и — стыдно признаться — я начал пристально наблюдать за Сесилией. Сейчас у нас нет друг от друга секретов и она рассказала мне о многом, что случилось в этот поистине поразительный период, ибо иначе как поразительным его не назовешь. Никто из нас, пожалуй, не сознавал, насколько своеобразна разыгрывавшаяся у нас на глазах драма; осмелюсь предположить, что второй такой не бывало никогда. Минуло Рождество, на пороге был Новый год, и вот приблизилась развязка. Думаю, к тому времени даже миссис Уэстморленд заподозрила что-то неладное. Но вмешиваться было слишком поздно. Что Сесилия не была влюблена в Констанидеса, я ни минуты не сомневаюсь. Скорее она была им зачарована, зачарована до глубины души — случай (к счастью для человечества) столь же редкий, сколь и непонятный. Кризис наступил — если говорить точно — 3 января, во вторник. Вечером миссис Уэстморленд с дочерью в сопровождении доктора Форсайта отправилась на прием во дворец одного паши, чье имя мне, очевидно, не следует упоминать. Ради ясности повествования нужно только оговорить, что паша считал себя во многом современным человеком и немало этим гордился и что получить приглашение к нему жаждал всяк и каждый. В его гостиной можно было встретить самых выдающихся людей Европы, а при случае вам приоткрывались даже политические интриги, которые — выражаясь осторожно — давали повод поразмыслить о ненадежности всех человеческих начинаний и политики в частности.
