На крыльце они разговорились.
— Кажется, месье заинтересовался старинными книгами из нашей ризницы?
— Несомненно. Я, кстати, собирался спросить, есть ли в вашем городе библиотека?
— Нет, месье. Раньше, надо думать, была, находилась в ведении Капитула, но сейчас все пришло в такое запустение…
Наступила странная пауза, словно ризничий некоторое время собирался с духом, но наконец набрался решимости и продолжил:
— Но коль скоро месье amateur de vieux livres (любитель старых книг), у меня дома может найтись что-то, способное его заинтересовать. Это недалеко, отсюда не будет и ста ярдов.
Всколыхнувшаяся на миг в сердце Деннистоуна всегда лелеемая им надежда отыскать где-нибудь во французской глуши бесценную рукопись тут же сошла на нет. Наверняка ему предложат дурацкий требник печати Плантена,[2] увидевший свет около 1580 г. Вероятность того, что городок, расположенный так близко от Тулузы, не был разграблен коллекционерами давным-давно, представлялась ничтожной. Однако и не попытать счастья было бы глупо: Деннистоун знал, что в случае отказа будет вечно корить себя — а вдруг он все-таки упустил нечто ценное. Правда, по пути Деннистоун не раз вспоминал странную нерешительность ризничего, сменившуюся неожиданной решимостью: уж не пришло ли этому коротышке на ум заманить богатого с виду англичанина в укромное местечко, где можно будет потихоньку от него избавиться. Он даже, совершенно не к месту, принялся рассказывать провожатому о двоих друзьях, намеренных присоединиться к нему на следующее утро. Как ни странно, но именно это сообщение, похоже, помогло ризничему избавиться от снедавшей его тревоги.
— Прекрасно, — с довольным видом изрек он. — Просто замечательно. Месье будет путешествовать не один, рядом с ним всегда будут друзья. Лучше всего путешествовать как раз в компании… временами.
— Последнее слово ризничий добавил после задумчивой паузы, а затем снова погрузился в унылое молчание.
Вскоре они подошли к каменному, несколько превосходившему соседские размерами дому, над входом в который красовался гербовый щит Альберика де Молеона, который, как поведал мне Деннистоун, по боковой линии являлся отпрыском того же рода, что и епископ Джон де Молеона. Названный Альберик занимал пост каноника Комменжа с 1680 по 1701 г. Окна верхнего этажа особняка были заколочены досками: на нем, как и на всем городке, лежала печать увядания.
У порога ризничий на миг задержался.
— Но может быть… — пробормотал он. — Может быть, месье некогда?
— Вовсе нет, — отвечал Деннистоун, — у меня уйма времени. Нечего делать до завтрашнего дня. Давайте взглянем, что там у вас есть?
В этот миг дверь приоткрылась, и оттуда выглянуло лицо, куда более молодое, нежели лицо ризничего, но отмеченное выражением столь же сильной тревоги. Правда, это, похоже, был не страх за себя, а обеспокоенность судьбой другого человека. По всей вероятности, эта молодая — и, если не принимать во внимание описанное выше выражение, — довольно милая особа доводилась ризничему дочерью. Увидев отца в обществе крепкого незнакомца, девушка просияла. Отец и дочь обменялись несколькими фразами, из которых Деннистоун уловил лишь слова ризничего: «Он смеялся в церкви», явно повергшие девушку в ужас.
Что, впрочем, не помешало всем троим спустя несколько мгновений перейти в гостиную: небольшую комнату с высоким потолком и каменным полом, полную танцующих, отбрасываемых лизавшим поленья в камине огнем, теней. Высокое, чуть ли не до самого потолка изображение распятия — фигура Спасителя на черном кресте была выписана природными красками — придавало помещению вид молельни. Под распятием стоял массивный, солидного возраста сундук. Когда в гостиную принесли лампу и расставили стулья, ризничий, явно пребывавший в сильном волнении, открыл сундук и достал оттуда сверток, — как показалось Деннистоуну, большую, обернутую в белую, с грубо вышитым красной нитью крестом ткань, книгу. Размер и форма завернутого в материю тома заставили англичанина задуматься: «Для требника книга великовата, а на антифонер[3] непохожа по форме. В конце-концов это может казаться и чем-то стоящим».
В следующий миг Деннистоун понял, что «стоящее» — это еще слабо сказано. Перед ним лежал большой фолиант, переплетенный предположительно в конце 17 века, украшенный тисненными золотом гербами каноника Альберика де Молеона. Альбом состоял примерно из ста пятидесяти листов, и почти к каждому из них была прикреплена страничка из иллюстрированного манускрипта. Даже в самых дерзновенных мечтах Деннистоун не мог представить себя владельцем подобного сокровища. На десяти листах красовались выписки из Книги Бытия с рисунками, выполненными никак не позднее 700 г. н. э. Далее следовала серия иллюстраций к Псалтыри английской работы, тончайшей и изысканнейшей, какая только могла быть произведена в 13 веке. Наибольшую ценность, пожалуй, представляли собой два десятка разрозненных страниц с латинскими рукописными текстами, в которых Деннистоун по некоторым признакам угадал принадлежность к какому-то из ранних, ныне утраченных трудов отцов церкви. В нем даже зародилась надежда, что это фрагмент списка трактата «О словах Господа Нашего», хранившегося, как известно, в Ниме и пропавшего еще в двенадцатом столетии. (Теперь установлено, что упомянутые листы и впрямь представляют собой выдержки из вышеназванного труда, причем, вполне возможно, являются фрагментами подлинника.) В любом случае Деннистоун твердо решил увести альбом в Кембридж, даже если ему придется оголить свой банковский счет и торчать в Сент-Бертран де Комменж покуда не поступят деньги. Он бросил взгляд на ризничего, ища в его облике намек на намерение продать это сокровище. Ризничий был бледен, губы его беззвучно шевелились.
— Может быть, месье соблаговолит пролистать до конца, — пробормотал он.
Месье так и поступил. Каждый разворот радовал его новой находкой, и лишь в самом конце ему попались два листка бумаги явно более позднего происхождения, нежели все виденное ранее. «Наверное, — подумал несколько озадаченный этим англичанин, — каноник Альберик самым бесцеремонным манером взял то, что ему приглянулось из библиотеки Капитула, чтобы в его драгоценном альбоме не оставалось пустого места».
Первый листок представлял собой тщательно вычерченный план, в котором каждый знакомый с местностью мог узнать западный придел и крытые аркады церкви Св. Бертрана. Помимо любопытных, похожих на символы планет знаков и нескольких древнееврейских слов, написанных по углам, рисунок украшал начертанный золотом над северо-западной аркадой крест. Внизу располагалась латинская надпись:
