— Дела? — насмешливо переспросил брат.
Скотт вошел в гостиную. Оуэн, расположившись перед экраном, набивал рот картофельными чипсами из пакета размерами с наволочку от подушки. Вокруг громоздились бутылки и мусор, словно выброшенные на берег тропическим штормом. Ладонь обернута окровавленным бумажным полотенцем — пятнистым флагом, приклеенным полосками скотча с налипшими солеными желтыми крошками.
— Иди к себе, спать ложись, — приказал он, не глядя на Генри. Когда мальчик поднялся по лестнице, обратился к брату: — Долго еще собираешься здесь торчать?
— Пока не знаю.
— Ну-ну. — Оуэн отодрал бумажное полотенце, слизнул соль с раны, не сводя глаз со Скотта. — Может, самое время подумать.
— Ты так и не рассказал, зачем ходил в сарай.
Оуэн опустил глаза, взял с пола бутылку пива и осушил.
— Если папа что-нибудь оставил, то мне причитается доля.
— Значит, деньги искал?
— Не желаю всю жизнь катать тачки и перетаскивать на горбу мусор. — Он покраснел, выплевывая слова, и Скотт, глядя на бутылку в его руке, гадал, не лопнет ли она с минуты на минуту.
Видя искреннюю злобу брата, он знал, что не услышал правдивого ответа. Может, Оуэн сам не знает, что делал в сарае. «Боится, — понял Скотт. — Я попросил объяснить то, чего он не понимает и поэтому чувствует себя зверем, загнанным в угол».
Оуэн сделал глубокий вдох и поставил бутылку на угол стола справа от себя.
— Помнишь, как тебя в пятом классе доставал Брэд Шомер? Однажды долбанул об стенку в кафетерии, надеясь на драку.
У Скотта вспыхнули уши.
— Помню.
— Ты сломался и заревел.
— Пока ты не заступился и не отлупил его. Никогда не забуду.
— Я все думал, почему ты никогда не мог постоять за себя. Теперь понял. В жизни надо либо драться, либо бежать. Ты всегда был беглецом.
Скотт посмотрел на кусочек бумажного полотенца, прилипший к руке.
— Обработай рану. Передай Генри, что я пожелал ему спокойной ночи.
Возвращаясь к машине, он чувствовал на спине взгляд Оуэна.
Скотт поспешно выезжал из города с тикавшим в желудке секундомером, с ощущением утекающего времени. Встреча с Колеттой, с ее старой теткой напомнила, что у всего есть предельный срок, настоящее бульдозером врезается в будущее, таща за собой всю тяжесть мира. Колетта была когда-то красоткой, внушавшей веру в милость всемогущего Бога, неподвластную губительному влиянию времени. Теперь все исчезло, протухло, увяло.
А Оуэн? У него есть реальный шанс? Над ним постоянно висят грозовые тучи, неся бесконечное разочарование с тех самых пор, как Скотт его помнит.
А ты сам? У тебя что есть?
Как бы отвечая на вопрос, он повернул ручку парадной двери, вошел в дом. Холод сразу окружил, охватил, пробрался под одежду до самой сердцевины. Скотт включил свет и медленно пошел по коридору, отчасти надеясь увидеть кого-то или что-то, поджидающее его. Время здесь тоже идет, но ощущение тикающего секундомера исчезло, сменилось более приемлемым образом песочных часов. Почти слышно, как сыплется песчаная струйка. Вспомнились слова профессора литературы: «Мы пишем для того, чтобы остановить время. Как ни парадоксально, это позволяет увидеть, как все изменяется». Стрелки на школьной доске, диаграммы и уравнения — действие и противодействие, причины и следствия.
Он поднялся по лестнице, бессознательно пересчитывая ступеньки, остановился на площадке, повернулся, пошел вниз, дальше по коридору и за угол.
Черед двадцать минут сидел в столовой с ноутбуком на коленях. На часах 20:02. Предвидя лишь очередной марафон головной боли от разочарования, по-прежнему смотрел в пустой монитор с мигающим курсором.
20:07.
20:13.
20:22.
Воззвал к творческому воображению.
Я ведь пишу тексты для поздравительных открыток, правда? Почему не написать литературное произведение?
Зажмурился, составил мысленный образ столовой, какой ее видел Фэрклот на сто тридцать восьмой странице. На столе лежит «люгер» рядом с наполовину полной бутылкой виски «Харпер», хотя Фэрклот назвал бы ее наполовину пустой. Пачка сигарет «Лаки страйк», коробок кухонных спичек в красную и белую полоску. И в целом Круглый дом — огромный старый особняк с бесконечными подсознательными искривлениями и скругленными углами, заключающий его в себе этой ночью.
Я Фэрклот. Фэрклот. Жду…
Но в историю вклинивается последняя страница. Рядом с пистолетом, бутылкой виски и сигаретами в воображении нарисовалась пачка старых бумаг, справочных материалов, заметок с упоминанием имени Розмари Карвер. Старые газетные статьи. Судебные протоколы. Свидетельства очевидцев о пропавшей девочке, о маленьком заблудшем ягненке из Милберна. Как назвала ее тетя Полина?
Ангел, малышка, преждевременно взятая на небеса.
Глаза открылись. Скотт взглянул на пустой монитор и понял, что писать. Не возникло общего представления, только слова, словно рядом стоял отец и нашептывал на ухо. Он без колебаний начал набирать:
Фэрклот осмотрел все лежавшее на столе. Скоро вернется Морин, пьяная, пахнущая чужим мужским одеколоном, начнет орать, ругать его за беспорядок в столовой, но ему стало вдруг безразлично. Наплевать на жену, превратившуюся в свинью, и на ее измены прямо у него под носом, и на свою жалкую импотенцию, которую он притворно отрицает. Единственное, что имеет значение, — Круглый дом и девочка, ангел, преждевременно взятый на небеса, пропавшая и одинокая, погибшая где-то при жутких обстоятельствах, о которых можно только гадать.
Фэрклот взглянул на старые бумаги и услышал шорох.
Потом по дому разнесся отчетливый скрежет, щелчок ключа, повернувшегося в замочной скважине. Морин
Щелк!..
Звук слабый, но отчетливый. Из парадного. Скотт перестал печатать, наклонил набок голову, не отрывая пальцев от клавиатуры, прислушался, ожидая повторного скрежета металла о металл при повороте ключа.
Больше ничего не услышал, поднялся с диванчика со слабо бьющимся сердцем, вышел из столовой в длинный пустой коридор, ведущий к парадной двери, слыша ускорявшийся скрип своих шагов по половицам. Как ни смешно, хотел крикнуть: «Кто там?» — но сумел удержаться, схватился обеими руками за ручку, повернул, желая поскорей покончить с нелепым моментом, открыл дверь.
На крыльце никого.
Естественно. Фантазия разыгралась и фокусничает из-за перерыва в приеме лекарства.
Скотт замер, глядя на дверную створку с другой стороны.
Снаружи в замке торчит ключ, прицепленный к кольцу с дюжиной других ключей. Он до них дотронулся, взвесил на ладони, позвенел, ощупал бороздки — ключи настоящие, только необычайно холодные, будто их только что вытащили из морозильника. Дернул ключ в скважине, ожидая сопротивления, но он легко вышел. Наверно, они давно тут висят. Агентша завезла и оставила в его отсутствие.
