Она бросает выразительный взгляд на Питера, требуя поддержки.
— Мама права, — вяло подтверждает он.
Все наблюдают за Кларой, которая начала есть омлет.
— Ты стала есть яйца, — отмечает Роуэн. — Яйца снесли куры. А куры — живые существа.
Клара пожимает плечами:
— Познавательно.
— Брось, она должна нормально питаться, — вмешивается Питер.
Роуэн вспоминает легкомысленный тон отца, когда он вчера ночью перечислял знаменитых вампиров. А потом — как Клара в прошлую субботу объясняла, почему решила стать стопроцентной вегетарианкой.
— А как же речь о курином Освенциме, которую мы прослушали на прошлой неделе?
— Эти куры бегали на свободе, — пытается ослабить напряжение Хелен.
Клара резко поворачивается к брату. Ее глаза, сегодня без очков, сияют новой жизнью. Даже Роуэн вынужден признать, что она никогда еще так хорошо не выглядела. Волосы блестят, цвет кожи поздоровел, изменилась даже осанка. Обычно сестра сидела, сгорбившись и понурив голову, а теперь спина у нее прямая, как у балерины, а голова кажется воздушным шариком, наполненным гелием. Такое ощущение, что сила притяжения над ней теперь не властна в полной мере.
— И что тут такого? — спрашивает Клара.
Роуэн опускает глаза в тарелку. Он-то как раз напрочь лишился аппетита.
— Вот так, значит, оно происходит? Выпиваешь крови и отбрасываешь все свои принципы вместе с очками?
— Ей необходимо есть яйца, — вступается за дочь Хелен. — Отчасти в этом и была проблема.
— Да-да, — подхватывает Питер.
Роуэн качает головой:
— Но ей, похоже, теперь вообще все равно.
Хелен с Питером переглядываются. Нельзя отрицать, что тут Роуэн прав.
— Роуэн, прошу тебя, это очень важно. Я понимаю, на тебя многое свалилось. Но давайте все вместе постараемся помочь Кларе пережить этот приступ, — просит мать.
— Ты говоришь так, будто у нее астма.
Питера от этого тоже передернуло.
— Хелен, она выпила много крови. Наивно рассчитывать, что можно и впредь вести себя так, словно ничего не произошло.
— Да, наивно, — признает она. — Но мы все равно это сделаем. Мы будем выше случившегося. А для этого надо продолжать жить как обычно. Просто жить как обычно. Папа пойдет на работу. Вы в понедельник отправитесь в школу. Но сегодня Кларе, наверное, лучше не выходить из дому.
Клара кладет вилку на стол.
— Я пойду гулять с Евой.
— Клара, я…
— Мам, мы договорились. Если я не пойду, это вызовет подозрения.
— Да, пожалуй, — соглашается Хелен.
Роуэн хмурит брови и ест омлет. А Клара, похоже, чем-то недовольна.
— А почему мы всегда включаем «Радио Четыре», хотя никогда его не слушаем? Раздражает. Как бы доказываем, что мы — средний класс или типа того?
Роуэн не сводит глаз с незнакомого человека, вселившегося сегодня в его сестру.
— Клара, заткнись.
— Сам заткнись.
— Черт, ну неужели ты ничего не чувствуешь?
Питер вздыхает:
— Ребята, успокойтесь.
— Ты ведь все равно Харпера терпеть не мог. — Клара окидывает брата таким взглядом, будто это он ведет себя странно.
Роуэн берет вилку с ножом и тут же кладет обратно. Он ужасно не выспался, но гнев разгоняет усталость.
— Мне многие люди не нравятся. Ты готова всю деревню ради меня вырезать? Можно подать заявку? Так это работает? А то мне на днях в «Обжоре» сдачи недодали…
Хелен косится на мужа, и тот снова пытается образумить детей:
— Ребята… — Он примирительно поднимает руки, но Роуэн с Кларой сцепились уже всерьез.
— Я защищалась. Знаешь, не будь ты таким овощем, тебе жилось бы куда веселее.
— Овощем. Отлично. Спасибо, графиня Клара Трансильванская, это афоризм дня.
— Иди на хер.
— Клара! — Хелен от неожиданности льет апельсиновый сок мимо стакана.
Клара отодвигает стул, скрежеща им по полу, и вылетает из кухни, чего не делала еще ни разу в жизни.
— Все вы идите на хер.
Роуэн откидывается на стуле и смотрит на родителей:
— На этом месте она по сюжету превращается в летучую мышь?
Вот мы и на месте. Седьмой круг ада.
Въезжая в деревню, Уилл осматривает достопримечательности главной улицы. Выкрашенный фиолетовой краской магазин детской обуви, называется «Динь-Динь». Скучный на вид паб и опрятный маленький гастроном. Ого, а это что, секс-шоп? Да нет, всего лишь магазинчик маскарадных костюмов для убогих депрессивных некровопьющих, верящих, что поход на вечеринку в парике в стиле афро и тряпках с блестками скрасит их унылую повседневность. А для тех, кому не помогает, вон еще и аптека. Какой-то чудик в балахоне, натянув на голову капюшон, выгуливает трясущуюся собачонку. Но этого мало, чтобы нарушить царящий здесь душный уют, атмосферу тишайшей благопристойности. Уилл останавливается на светофоре, чтобы пропустить престарелую пару. Они медленно поднимают свои хрупкие ручонки в знак благодарности.
Он едет дальше, минуя одноэтажное здание, которое прячется за деревьями подальше от проезжей части, будто бы стесняется своего относительно современного облика. Клиника, как гласит вывеска. Уилл представляет себе, как его брат проводит там день за днем в окружении больных неаппетитных тел.
«Я увожу сквозь вековечный стон, — вспоминает он строки из Данте. — Я увожу к погибшим поколеньям. Входящие, оставьте упованья».[6]
А вот и она. Маленькая черно-белая табличка, почти полностью закрытая листвой каких-то буйно растущих кустов.
Орчард-лейн. Уилл сбавляет скорость, сворачивает налево и вздрагивает от солнца, висящего над крышами дорогих домов.
Тихий неподвижный мирок здесь еще тише и неподвижнее. Особняки восемнадцатого-девятнадцатого века построены раньше, чем Байрон инсценировал свою первую смерть. На подъездных дорожках стоят сверкающие и вопиюще дорогие автомобили. Кажется, будто они были сконструированы специально для того, чтобы просто торчать здесь и никуда не ездить. Можно подумать, им доставляет удовольствие лениво созерцать собственные механические души.
Одно точно, думает Уилл. Фургончик — ровесник Вудстока будет тут как бельмо на глазу.
Уилл останавливается напротив, заехав на узкую полосу газона.
Он разглядывает дом номер семнадцать — большой и красивый, с дверью ровно по центру, хотя все же немного не дотягивает до своего великолепного соседа. Затем смотрит на машину Рэдли. Идеально подходит для нормального счастливого семейства. Да уж, снаружи придраться не к чему.
