Зачарованный, приблизился Балдуин к воротам. У створки висел дверной молоток; он взял его, намереваясь постучать, и почувствовал в руке мягкую еловую лапу. Как во сне или в сказке, он провел ею по створке и ворота бесшумно отворились перед ним...
Душный пахучий туман почти затмил ему глаза. Он очутился в большом, тускло освещенном помещении; капелла была так мала снаружи и вдруг — такой простор внутри. Взвизгивания, шепот и шаркающие шаги в полумраке. Прямо перед ним у низкой черной колонны курились в двух металлических чашах благовония. За колонной широкие ступени терялись в желтоватой мгле. Там, где можно было ожидать увидеть алтарь, светилось какое-то подобие высокого церковного окна; сквозь туман сочился кроваво-красный свет. Спирало дыхание. Духота — как в могиле. У Балдуина закружилась голова. Он вынужден был опереться на выступ жертвенной колонны. Тут он понял, что все помещение заполнено людьми, которых едва можно было разглядеть. Его растерянность росла, он едва сообразил, что Другой — его проводник — затерялся где-то в этой толпе.
Постепенно он привыкал к полутьме и туману, держась за колонной, чтобы оставаться незамеченным. Мужчины и женщины пестрой толпой толклись прямо перед ним. Глаза у всех блестели, как от наркотиков. Перед кроваво-красным «окном» действительно стоял покрытый черным алтарь, вокруг него — странные знаки, а в середине — символ Святого Духа, живой серебристо-белый голубь.
Глухой удар в гонг. Гул затих. Слева отворилась красная дверь и сквозь нее хлынул огненный свет.
Раздался звонкий голос трубы. Мальчики-хористы в черных столах открыли праздничный ход, размахивая маленькими медными кадилами. Цепочки кадил качались мерно, как маятники, в их белых кукольных ручонках. Они прошли вокруг алтаря, мальчики с не по возрасту зрелыми, знающими лицами, накрашенными губами и значительно мигающими глазами. Их голоса — сопрано — тянули песню, непонятную Балдуину, что-то на чужом языке... он напряженно вслушивался — и тут с высоты мощно загремел орган. И множество глоток подхватило припев — по-итальянски: «Salute, o Satana!»
И опять раскат труб. Два мускулистых юноши взметнули их в воздухе — коричневые тела укутаны от плеч до бедер в шкуры пантер, масляно-черные волосы увенчаны мощными бычьими рогами... На середину, приплясывая, вышли флейтистки. Их распущенные волосы ниспадали на обнаженные гладкие спины, вокруг бедер кружились черные и желтые разрезные юбки. Под гудение органа и пение хора они плясали в проходе, усыпанном цветами. Это был адский вакхический танец под звуки богопротивного гимна Сатане, продолжавшего греметь под сводами капеллы.
И тонкий звон колокольчиков. Косматый рогатый черный козел был введен вкруг, за ним — шесть бесформенных фигур в черных меховых балахонах. Все с отвислыми животами и коварно скалящимися физиономиями сатиров, обрамленными кудрявыми черными бородами. Чудища приветствовали загудевшую толпу. Из-под мохнатых одежд выглядывали голые руки и ступни розового цвета, как лапы кротов. На плечах толстяков был водружен роскошный паланкин, усеянный золотыми и кораллово-красными подвесками.
Глухо звенели гонги. Барабанный бой нарастал. Толпа опять смолкла. Хор мальчиков звучал теперь с бесконечной, безнадежной тоской, сопровождаемый печальным голосом флейт; флейтистки опустились на колени под серебристым голубем. И вдруг — перехватывающая дыхание пауза, во время которой хор, танцовщицы и сатиры-носильщики медленно отошли к краям помещения. Плавно раздвинулся занавес за алтарем. Неожиданно вся капелла содрогнулась от мощного толчка. Толпа повалилась на колени и с воем забилась лбами о каменные плиты.
В широкой кардинальской мантии, расшитой загадочными символами, спустилась к алтарю высокая фигура. Мертвенно светился лысый череп, пергаментное лицо и крючковатый нос, да, да, — и лишенный ресниц веки... Балдуин почувствовал, как ледяное дуновение коснулось его лба и спины. Он узнал Скапинелли!
Старик медленно шагал между коленопреклоненными и всхлипывающими людьми, какие-то негромкие, властные слова срывались с его губ.
Балдуин не понял ни одного, но слышал вокруг себя шелест заклинаний, проклятий и клятв. Казалось, Скапинелли благословлял клянущихся и проклинающих Бога, и пританцовывал, едва высовывая из-под мантии босые желтые ноги в золотых ременных сандалиях. Вдруг Балдуин увидел, как старик резко выставил вперед левую ногу: это была, вроде бы, человеческая ступня, но из полированного дерева с огромным серебряным ногтем на большом пальце!
Вот старик взобрался на алтарь и уселся на нем. Он трижды слегка поклонился, издевательски ухмыляясь и вцепившись когтистыми руками в расшитое черное покрывало. Схватил белого голубя, поднял его высоко над головой, — ах, он и вправду был живым! Голубь пугливо трепыхался, силясь освободиться из страшной хватки. Но старик держал его крепко, потом перехватил острыми когтями за оба крылышка — и разорвал с треском, словно лист бумаги... Струя крови нескончаемо долго лилась на коленопреклоненных поклонников Сатаны.
Это был знак для начала оргии. Мужчины и женщины вскочили и, шатаясь, бросились друг на друга, сплетаясь и кружась. Вся толпа сбилась в огромный ком, трясущийся в оргиастической пляске.
Балдуин прижался к колонне. Его одолевало почти неодолимое желание — вмешаться в эту пляску, поучаствовать в общем буйстве. Он сдерживал себя последним усилием воли. От толпы уже валил пар. Визгливый смех, стоны... Голоса женщин звучали, как вскрики злобных птиц. Рука об руку кружились флейтистки, сквозь их пестрые разрезные юбки виднелись голые бедра. В раскованной пляске проносились бесстыдно обнаженные тела, какие-то уродливые фигуры. Это продолжалось, пока одурманенные и выбившиеся из сил плясуны не повалились на пол...
Балдуин, наконец, опомнился и отвернулся, задыхаясь от тошноты. Что же это было такое? Среди человеческой каши он увидел вдруг лишь одну фигуру, державшуюся прямо и строго — фигуру женщины, которую тщетно пытался забыть в угаре последних недель... Она стояла далеко от него, выпрямившись над распростертым на полу хором, печальная и застывшая. Усмешка, полная муки, играла на ее губах. Он узнал ее: Маргит! Маргит... Как она-то сюда попала?!
Он чувствовал: ей угрожает страшная опасность, он обязан пробиться к ней, защитить ее... Он двинулся через толпу. Никто его не замечал, никто ему не мешал. Но странное дело: как он ни старался, он не мог приблизиться к ней.
Он прыгал от колонны к колонне, чувствуя, что опасность все сильнее нависает над нею, но алтарь, старик и девушка не становились ближе. Помещение раздвинулось и стало необъятных размеров. Ее глаза звали его, ее губы умоляли его. Но тщетно тянул он к ней руки. Крики его тонули в общем гуле. И он увидел, как кто-то схватил ее снизу и поднял — забросил — на алтарь. Увидел паучьи пальцы с блестящими ногтями, увидел трепещущую Маргит под складками кардинальской мантии, безнадежно извивающуюся в худых руках Скапинелли, озирающуюся в безмерном ужасе...
