В кухню заглянула помятая, с отпечатком подушки на щеке, Белла.
— А я думал, ты уехала, — хмыкнул Горден.
— Задержалась, — пожала плечами женщина. — Что, мальчики, не спится? Горден, ну разве так можно, ты бы хоть кровотечение остановил что ли, а лучше сделай, как положено! Скинь на Зеркало! Ты чокнутый совсем или как?
— Он — чокнутый, не сомневайся, — отозвался Патрик, зевая. — Кстати, твой заказ только что сбежал бороться с неприятностями в гордом одиночестве. А мне и вправду пора спать, засиделся я…
— Горден! — возмутилась Белла! — Что ты сидишь?! Немедленно приведи себя в порядок и верни Кранца!
— Я пытаюсь для начала понять, что на самом деле происходит, Элизабет, и пока не пойму, никуда не пойду! — отрезал Святослав.
— Ну тогда дальше сами, — обиделась женщина. — Я удаляюсь. Поеду мать навещу, уже пора с нею помириться что ли. А то я много лишнего ей когда-то давно сказала.
— Все хочу тебя спросить… и ты, Сиковски, постой минутку, ведь Лев не тебя убить хотел, а разбил Зеркало. Напрямую. Так как же он до него добрался, если ты, Патрик, даешь стопроцентную гарантию неприкосновенности и сохранности, ась?
— С тех самых пор, — сурово отозвался Сиковски, — я даю гарантию в тысячу процентов…
Хмурое Метро, говорливое и глухое. Павел был там, среди толпы в совершенном одиночестве. Окруженный взглядами и случайными прикосновениями, он ехал куда-то совсем один.
Павла мучила жестокая жажда, в висках колотилась боль, и монотонный перестук колес усиливал ее, сливаясь в один сплошной кошмар.
Станция Новослободская. Отдых. Звук шаркающих ног. И снова стук.
Ему не хватало воздуха. Павел прочувствовал всю бедственность своего положения, ощутил ту, настоящую боль, которую должен был испытывать все это время. Выматывающую, не дающую уснуть. Ту самую, которой не было рядом с Горденом.
Какой монетой он отплатил крестному, который, рискуя жизнью, бросился искать его среди темных домов? Что сделал он за то, что его спасли, пригрели и пытались подлечить?
Он сбежал.
Так частенько поступают люди, столкнувшись с трудностями, к которым они даже не знают, с какой стороны подступиться. Павел знает, что голова у всего этого находится на плечах Черного Льва, но помогает ли ему это? Как отрубить голову от тела, если он не видит ни того, ни другого?
Метро целый день. Оно сводило Кранца с ума не хуже, чем страх. Оно крутило его по бесконечной карусели Кольца и он то задремывал, то просыпался вновь. Метро обдавало его тысячами разнообразных духов и одеколонов, запахом пота, раздражением и усталостью. Оно давило и угнетало. Павлу казалось, он потерялся среди станций, и, не раз в испуге выплывая из болезненной дремы, холодел от мысли, что не знает, не понимает, где находится. Но потом вспоминал, что бессмысленно кружится по вальсирующему Кольцу, и ему становилось легче. Никуда не деться с круга, не съехать, с пути не сбиться. Это — выверенный алгоритм движения, дающий грамм сто уверенности.
Он менял друзей и подруг, так и не успев узнать их имен. Пассажиры входили и выходили, а Павел оставался неизменным и воображал себя поручнем, неким продолжением вагона, забившимся в самый дальний угол, чтобы никому не мешать. Но он конечно мешал. Павел сбился со счета, сколько раз на него навалились, сколько раз ему отдавили ноги и задели. Ему было все равно. Он ничего не мог изменить. У него не было на это ни желания, ни сил.
У него кружилась голова, и Павлу казалось, под ним не тряский стучащий вагон Метро, а чудесный аттракцион с разноцветными лошадками, скачущими по кругу. И вот он снова маленький, и там, у подножия стоит отец, приветливо машет рукой. Когда их жизнь рассыпалась, от чего мать с отцом развелись? Ведь ему было лет пять тогда, не больше! Почему он до сих пор не задавался этим вопросом, неужели ему было все равно? Он вспомнил об отце лишь тогда, когда ему понадобилась помощь. Как прозаично…
Бесконечные, бегущие по тоннелю трубы, отражения исковерканных лиц в стеклах, нависающие тела, рекламы, станции, торможение, остановка, тишина, разгон. Стук. Его укачивало, будто молодого матроса на корабле. Маятник Метро, древний, выверенный, его не остановить, он раздавит тебя, если покрепче упереться плечом и попытаться сбить его с ходу.
Бом! Следующая остановка.
Что со мной случилось? — думал Павел, прислонившись плечом к поручню. — Что за жернова перетирают меня в порошок, выжимая живительное масло? Я хорошо жил, я стремился стать человеком, но в кого превращаюсь сейчас? Что страх делает со мной? Реальный мир, который я знал, оказался только маленькой частью, в которой слишком много белых пятен!
«Это — чертова свора», — говорит Горден, для него все понятно, слова объясняют суть и полны правды. Но такая правда Павлу не нужна! Какие-то зеркала, двойники, вибрирующие халаты, попытки утонуть, пуля в грудь. Кто может похвастаться таким, кто захочет повторить и испробовать?!
Когда Сиковски превращает двойника в Зеркало, куда девается разум человека, куда исчезает душа? Неужели она так и заключена внутри тела, на которое чуть что хозяин скидывает все свои неприятности? Зеркало болеет простудой, выздоравливает от страшных ран, лечит ожоги и ушибы. А тот, кто должен отвечать, занимается своими праздными делами, забыв о неприятностях!
Нет, определенно, душа должна куда-то деваться, потому что иначе Ад как понятие обретает реальность. Ведь чем не вечные муки, быть рабом, не иметь возможности что-то изменить и жить, терзаемым постоянной болью и безысходностью. Если бы душа была на месте, Зеркало бы уничтожило себя само, покончило бы с собой. Да, эти Зеркала и вправду пустые, а вот перед Павлом стоит сложная задача: нужно сделать оболочку из пустоты. Но, покачиваясь в шумном вагоне, Павел никак не мог заставить себя думать о будущем. Всякий раз обращаясь мысленно к тому, что нужно придумать выход, нужно что-то делать, он ощущал полное бессилие и отступал. Он задремывал и просыпался, не поднимая глаз разглядывал ботинки, вглядывался в потертости пола и снова задремывал. К вечеру, когда жажда стала невыносимой, он принял решение подняться наверх. Эскалатор вырвал его из тягостных раздумий, снял с плеч Павла весь тот груз земли, что целый день давлел над разумом, и отпустил, оставшись позади. Влажный свежий ветер обжег разгоряченное воспалением лицо.
Кранца мучила слабость, он едва переставлял ноги. Он добрел до ларька, купил минералки, жадно, залпом выпил ее и присел на бортик, но уже через минуту его вырвало.
Старушка с кошками, — от чего-то подумал Павел. — Что если попробовать попроситься к ней переночевать? Ведь один раз она меня пустила, пустит и второй раз. Это просто невозможно снова спуститься в Метро, зная, что придется провести там всю ночь. А к крестному возвращаться нельзя, раз уж убежал, то дорога назад закрыта.
