Пронин поднял и переставил тяжелое пресс-папье, точно поставил заключительную точку.
– Не так ли? – спросил он Бурцева.
– Так, – подтвердил тот, голос его прервался, и он попросил: – Дайте мне воды…
– Виктор, – распорядился Пронин, – будь любезен…
Виктор налил в стакан воду и поставил перед Бурцевым, но тот не прикоснулся к воде, точно сразу забыл о своем желании.
– А теперь вы нам скажете, – произнес Пронин, – кто был этот человек.
– Я никого не знаю, – ответил Бурцев. – Оставьте меня в покое.
– Но Гороховым вы были, вакцину приготовляли, Цареву убили, – это же факты? – спросил Пронин.
– Я признаюсь во всем, – равнодушно сказал Бурцев. – Я производил преступные опыты, я отравил кур. Но мне никто ничего не поручал. Саквояж у меня украли.
Пронин усмехнулся.
– Я ручаюсь вам, – сказал он, – что с вашей помощью вор отыщется…
Он не договорил и, опрокинув вазу с карандашами, перегнулся через стол. Но Бурцев еще быстрее успел поднести руку ко рту, что-то проглотить и отхлебнуть из стакана воды. В следующее мгновенье Пронин уже вышиб стакан из рук Бурцева…
– Врача! – закричал он Виктору. – Какая глупость…
Он схватил Бурцева за руки.
– Отпустите, – сказал Бурцев. – Ведь я тоже… врач…
– Кто? Кто вас встречал на вокзале? – закричал Пронин…
Но Бурцев ничего не ответил. Глаза его стали какими-то стеклянными, и он безвольно поник в руках у Пронина…
Вечером, дома у Пронина, он и Виктор подробно разбирали все обстоятельства дела Бурцева… Виктор задавал вопросы, и Пронин отвечал.
– Когда мне стало известно об эпидемии, поразившей в совхозе птицу, я склонен был считать эпидемию, случайностью. Куры погибли от случайно занесенной инфекции, подумал я, и дело администрации найти, виновника и строго взыскать с него за оплошность. Сомнение возбуждало лишь одно странное обстоятельство – локализация инфекции, если так можно выразиться. Зараза точно была сосредоточена в одном месте, внезапно в определенном месте уничтожала всех кур и так же внезапно исчезала. Можно было, конечно, предположить вредительство. Известны десятки случаев, когда кулаки, пробравшись в колхозы и совхозы, травили птицу, животных, поджигали конюшни, овчарни, коровники и, наконец, вносили заразу, пуская в здоровое стадо больных животных. Возможность отравления была исключена, – результаты исследования говорили совершенно ясно: куриная холера. Предположить, что к здоровым курам подбросили больных, тоже было трудно. В совхозе – учет, наблюдение, определенные породы… Это ведь не деревенские пеструшки. Да и болезнь в таком случае распространялась бы медленнее. Можно было предположить худшее, и к тому имелись некоторые основания. Однако следователь обязан перебрать и проверить все возможные гипотезы… Я решил выехать на место происшествия в совхоз в качестве обычного ревизора. Слухи обо мне быстро распространились, и я стал ожидать визита преступника, в том случае, конечно, если вообще здесь имело место преступление. Преступник обязательно захочет, думал я, убедиться, насколько реальна грозящая ему опасность. Поэтому-то я так решительно отклонил предложение директора совхоза устроить собрание, – преступник познакомился бы со мной, а сам остался бы в тени… Со мной встречались десятки людей. Они высказывали различные предположения, иногда остроумные, иногда глупые, иные справедливо указывали на недостатки в работе совхоза, некоторые сплетничали, все ожидали моих расспросов, и я осторожно расспрашивал и убеждался в том, что все мои собеседники сами встревожены и озадачены загадочным происшествием. Меня интересовал собеседник, который не столько будет показывать себя, сколько пожелает выяснить, что же из себя представляю я… Таких оказалось трое. Во-первых, это был директор совхоза Коваленко. О нем имелись отличные отзывы, и после обстоятельной беседы Коваленко и на меня произвел впечатление честного человека и хорошего работника. Вторым был зоотехник. Он задавал мне преимущественно вопросы специального характера, – по-видимому, он действительно растерялся и нуждался в помощи более опытного товарища. Наконец, ко мне явился местный фельдшер Горохов, и я даже не могу считать это оплошностью Бурцева, потому что не может быть такого положения, когда человек откажется поинтересоваться, грозит ли ему какая-нибудь опасность. Он очень осторожно беседовал со мной, пока не убедился, что если перед ним и не болван, то во всяком случае человек неопытный и недалекий. Тогда Горохов стал убеждать меня в том, что в комнате Царевой необходимо срочно произвести дезинфекцию. То, что фельдшер проявляет по такому поводу законную тревогу, было естественно и похвально… Сделать это было нетрудно. Я съездил за следователем, и дезинфекция была произведена. Но перед тем как послать за Гороховым, я тщательно осмотрел комнату Царевой. Фельдшер хочет произвести дезинфекцию, резонно, ну а если что-нибудь еще интересует фельдшера в этой комнате, подумал я, и решил предварительно сам все осмотреть. Я облазил пол и стены, заглянул в нетопленую печь, пересмотрел все вещи, все безделушки, раскопал мусор у двери, и мое внимание привлек осколок ампулы, валявшийся в тумбочке между бус, шпилек и пуговиц, который, по-видимому, даже не заметили при первом обыске. У меня даже мелькнула мысль – не отравилась ли девушка и в самом деле сама. Однако я оставил ампулу на месте. Затем из деревни пришел Горохов, и мы втроем принялись все пересматривать и составлять опись тому, что находилось в комнате Царевой. Тут Бурцев совершил первую свою ошибку. Осколок ампулы незаметно исчез, когда мы стали разбирать вещи в тумбочке.
– Да, – повторил Пронин, – опасно возвращаться за оставленными уликами, но такова уж психология преступника, будь он профессор или громила. Потеряв пуговицу, он воображает, что все сейчас же заметят его потерю, хотя десятки людей одновременно теряют десятки одинаковых пуговиц… Я обратился к следователю с просьбой увезти с собою Горохова и задержать его, чтобы быть гарантированным от неожиданного возвращения фельдшера домой. Всю ночь я провел в амбулатории и не нашел там подобных ампул. Осмотрел комнату Горохова, и тоже безрезультатно. Зато в чулане, позади комнаты, я нашел маленькую и скромную, но самую настоящую лабораторию. Нашел несколько коробок с пустыми ампулами, и в особом хранилище – семьдесят три наполненных. Меня заинтересовало их содержимое, и перед поездкой в Москву я взял одну ампулу с собой, но, чтобы не вызвать у владельца подозрений, наполнил одну из пустых ампул водой, запаял на спиртовке и положил к остальным. Кроме того, я обратил внимание еще на одну подробность. Коробки с ампулами были завернуты в газету «Вечерняя Москва», – подробность эта была важной потому, что в течение нескольких лет Горохов никуда не уезжал из деревни и не получал никаких посылок. Следовательно, кто-то доставил эти ампулы в деревню… Ведя самые безобидные разговоры, нетрудно было узнать, что месяцев пять–шесть назад пункт обследовал какой-то инспектор из здравотдела. На мой же запрос – когда обследовался фельдшерский пункт, здравотдел ответил, что фельдшерский пункт подчинен заведующему участковой больницей и непосредственно здравотделом не контролируется. В общем, это был странный фельдшер, украдкой занимающийся какими-то странными опытами… Тем временем ты посещал бактериологов и, сам того не подозревая, искал подтверждения моей гипотезе. Конечно, бактериологов в нашей стране множество, но хоть какая-нибудь ниточка да должна была попасться в Москве… Ты рассказал мне о своих поисках, и я сначала подумал, не может ли кто-нибудь из прежних сотрудников Бурцева продолжать его опыты. Но таких не оказалось, и тогда у меня возникло предположение – не может ли это быть сам Бурцев… Лабораторное исследование обнаружило, что в ампуле содержится чрезвычайно сильная холерная вакцина, и тут меня осенило: куры в совхозе болели не куриной холерой, безопасной для людей, не азиатской холерой, распространителями которой они не могут быть, а каким-то неизвестным холероподобным заболеванием, еще более страшным и равно опасным и для кур, и для человека… Проверить все эти предположения было нетрудно, следовало лишь столкнуть Горохова с кем-либо из его старых знакомых. Я сообщил ему о приезде Полторацкого, и Бурцев совершил вторую ошибку. Не дожидаясь приезда Полторацкого, который не мог не узнать своего бывшего ученика, Бурцев удрал в Москву… Со станции Бурцев отправил в Москву телеграмму до востребования на имя какого-то Корочкина, извещая того о своем выезде. Конечно, я тут же послал вслед распоряжение установить наблюдение за лицом, которое эту телеграмму получит. Но телеграмму так никто и не получил, и она до сих пор числится в списке невостребованных депеш. По-видимому, на телеграф являлся некто с похожей фамилией и самый факт наличия телеграммы на имя Корочкина был условным извещением о выезде Бурцева… Все было ясно: Бурцев ехал в Москву и собирался там с кем-то встретиться. Но тут последовала ошибка с моей стороны. Я не мог предположить, что встреча произойдет тут же, в вокзальной толчее, и встречающиеся сумеют даже не подать вида, что знакомы друг с другом… С Бурцевым покончено. Но есть некто, гораздо более опасный и ловкий, умеющий принимать всевозможные личины и ускользать от нашего внимания.
