Но до станции Пронин не доехал. Отпустив шофера неподалеку от вокзала, он пешком пошел к дому, в котором жил начальник станции. Жена начальника ждала мужа к чаю, но тот все не шел, и Пронин попросил сходить за ним, а когда начальник явился и они поговорили, между квартирой начальника и вокзалом началось необычное движение. Начальник сходил в кассу, вернулся, снова ушел, потом к Пронину явился телеграфист, и Пронин, по-видимому, остался всем очень доволен. Когда же подошел поезд на Москву и Пронин пошел садиться, то сел он в свой вагон не со стороны платформы, откуда садятся все пассажиры, а с другой стороны, и в течение всего пути беспечно играл с попутчиками по купе в преферанс и отсыпался.
Лишь минут за десять до прихода поезда в Москву вышел он в тамбур вагона и, не успел поезд остановиться, смешался с толпой людей, снующих на перроне большого московского вокзала. Не отрываясь следил Пронин за одним из вагонов и облегченно вздохнул, когда в дверях его показался Горохов, одетый в серое потрепанное пальто, с помятой фуражкой на голове и брезентовым старомодным саквояжем в руке.
Горохов прищурился от яркого света, недовольно осмотрелся, не спеша сошел по ступенькам и тоже смешался с потоком людей, устремившихся к выходу. Шагах в двадцати позади него следовал Пронин, ни на мгновение не теряя его из виду. Горохов двигался в общем потоке, как-то напряженно глядя вперед. При выходе с перрона, где контролеры отбирали у пассажиров железнодорожные билеты, толпа стиснулась, Горохов тоже на мгновение задержался и вытолкнулся за ограду…
Пронин вышел за ограду и закусил от досады губу. Он быстро оглянулся, но того, чего он искал, найти уже было нельзя. Горохов по-прежнему неторопливо шел к выходу, но саквояжа в руке у него уже не было.
Пронину не нужно было тратить время на размышления: его перехитрили, это было очевидно, и тут же на ходу ему приходилось менять весь план действий.
Пронин прибавил шагу и нагнал Горохова.
– Товарищ Горохов! – окликнул он его. – Добрый день!
– Ах, это вы, товарищ Пронин? – сказал Горохов с легким удивлением, оборачиваясь к Пронину, и Пронин почувствовал, с каким облегчением произнес Горохов эти слова. – Разве вы тоже ехали в этом поезде? Как же это я вас не заметил?
– Случается, – сказал Пронин и быстро спросил: – А где же ваш саквояж?
– Боже мой! – воскликнул Горохов спохватываясь. – Как же это я не заметил… Украли! Хотя там и пустяки…
Пронин осторожно взял его за руку.
– Я хочу вас попросить заехать со мной в одно учреждение.
– В Управление птицеводством? – с легкой усмешечкой спросил Горохов.
– По соседству, – добродушно ответил Пронин. – Пойдемте.
Они вышли на площадь. Виктор ждал Пронина в машине. Доехали до комендатуры. Пронин шепотом отдал Виктору какое-то распоряжение, и тот уехал на этой же машине. Затем Пронин распорядился, чтобы Горохову выдали пропуск, и сам повел его к себе в кабинет.
– Садитесь, – сказал Пронин, указывая Горохову на кресло и садясь за письменный стол. – Давайте побеседуем. Может быть, вы расскажете мне еще раз все, что известно вам о гибели кур?
Горохов сердито посмотрел на Пронина.
– Я ничего не знаю, – вежливо сказал он. – Я ни в чем не виноват.
– Ну что ж, – сказал Пронин, – тогда я сам вам кое-что расскажу.
Он вызвал по телефону стенографистку. Она пришла, поздоровалась с Прониным и села в стороне за маленький столик. Все молчали, и Пронин не нарушал молчания, точно чего-то ожидал.
Действительно, вскоре зазвонил телефон, и Пронин коротко сказал:
– Можно.
Дверь открылась без предупреждения, и в сопровождении Виктора в кабинет вошла женщина лет сорока, с болезненным бледным лицом, с реденькими, начавшими уже седеть волосами, заплетенными в косички, по старой моде закрученными над ушами.
– Елизавета Васильевич Бурцева, – громко назвал ее Пронин, хотя сам видел ее впервые.
Бурцева растерянно улыбнулась, смущенно обвела всех взглядом, остановила свой взгляд на Горохове, и точно тень мелькнула по ее лицу.
– Алеша, Алеша! – закричала она внезапно и вдруг пошатнулась и, не поддержи ее Виктор, вероятно, упала бы на пол.
Горохов приподнялся было с кресла и тотчас опустился.
– Алеша, где же ты находился все эти годы? – тихо спросила Елизавета Васильевна.
Горохов молчал.
– Что ж, расскажите вашей жене о своей жизни, – строго сказал Пронин.
– Я жил в деревне… – неуверенно пробормотал Горохов. – Ты меня прости, Лиза… Но я не мог. Я жил в деревне и не мог…
– И ни разу… Ни разу… – с горечью проговорила Елизавета Васильевна.
Потом резко повернулась к Пронину и глухо спросила:
– Что же вам от меня нужно?
– Нам нужно было только узнать, ваш ли это муж, – объяснил Пронин. – Но вы можете с ним поговорить.
Елизавета Васильевна не посмотрела больше на мужа.
– Нам не о чем говорить… – сказала она, с заметным усилием сдерживая себя. – Этот человек сам… сам пожелал умереть для меня восемь лет назад… И если вам нужно что-нибудь от меня, вызовите меня в отсутствие… Когда его здесь не будет.
– Слушаюсь, – мягко сказал Пронин. – Вы извините нас, но…
Он вежливо проводил Елизавету Васильевну до двери и вернулся к столу.
– Ну а теперь, – сказал Пронин, – давайте, доктор Бурцев, поговорим начистоту.
– Итак, – сказал Пронин, – мы можем поговорить.
– Нам не о чем говорить, – отрывисто сказал Бурцев, пытаясь даже улыбнуться, но губы его задрожали.
– К сожалению, есть, и я советую вам набраться мужества и быть правдивым, – настойчиво произнес Пронин.
– Нам не о чем говорить, и говорить я не буду, – резко повторил Бурцев и отвернулся от Пронина.
– Значит, придется говорить мне, – произнес тогда Пронин. – Ладно, будьте слушателем, хоть вы и осведомленнее меня, а там, где я ошибусь, вы сможете меня поправить. Восемь лет назад молодой ученый Бурцев занялся изучением возбудителей азиатской холеры и холероподобных заболеваний. Неизвестно, пытался ли он найти совершенное средство против холеры, но в изучении этих заболеваний он достиг больших успехов, нашел способ ускорять размножение бактерий, ускорять течение болезни, вызывать молниеносную холеру… Об опытах Бурцева стало известно в кругах ученых, сообщения о них появились даже в специальных иностранных журналах. Тогда одно специальное ведомство крупной капиталистической державы тоже заинтересовалось открытием Бурцева… О нет, не в целях спасения жизни тысячам своих подданных, умирающим от этой болезни, а именно как средством уничтожения людей… Лабораторию Бурцева посетили несколько иностранных ученых и любознательных туристов. В их числе находилось и лицо, которое было послано ведомством с определенной целью. Бурцев продолжал опыты. Неизвестно, спровоцировали ли Бурцева или он сам рискнул перенести опыты на людей, но погибли три ближайших его сотрудника…
– Это ваша выдумка, – глухо прервал Бурцев рассказ, глядя на свои ботинки. – Это неправда.
– Может быть, вы будете продолжать сами? – спросил его Пронин.
– Нет, – упрямо сказал Бурцев. – Я буду слушать.
– Возможно, что я ошибся, – продолжал Пронин. – Произошла несчастная случайность. Но сотрудники погибли, и Бурцев испугался ответственности, а быть может, кто-то нарочно постарался запугать его этой ответственностью… Вольным или невольным, но виновником смерти своих сотрудников был Бурцев, и, чувствуя за собой вину, он решил исчезнуть – и от ответственности, и от лица, которое его этой ответственностью запугивало. Он присвоил себе документы своего умершего лаборанта, фельдшера по образованию, инсценировал самоубийство, и через некоторое время в провинции возродился фельдшер Горохов… В течение нескольких лет никто Бурцева не беспокоил, и сам он, по-видимому, был удовлетворен своим скромным положением… Увы, некоторые государства усиленно готовились к войне и в этой подготовке не брезговали никакими средствами. Все то же иностранное ведомство вспомнило и о докторе Бурцеве. Отыскать его было нетрудно, так как ведомству были известны обстоятельства, связанные с его исчезновением… И вот в один прекрасный день фельдшерский пункт посетил инспектор здравотдела, оказавшийся тем самым лицом, которое посещало уже однажды Бурцева. Как известно, Бурцев не отличался смелостью и полностью находился во власти ведомства… Бактериологу Бурцеву приказали заняться изготовлением холерной вакцины. Надо думать, Бурцев пытался отказаться. Ему пригрозили разоблачением. Бурцев попытался увильнуть и сослался на отсутствие рукописей и дневников. Рукописи были похищены и вскоре же доставлены в деревню вместе с незамысловатым оборудованием походной лаборатории. Бурцев подчинился и возобновил прежние опыты. Действие вакцины необходимо было проверять на практике. Экспериментировать с несколькими курами у себя дома Бурцев не мог, – в проверке нуждалось не действие вакцины на отдельные живые существа, а именно возможность массового распространения инфекции. Для этого он решил использовать Дусю Цареву… Вероятно, Бурцев неплохо относился к девушке, занимался с нею, поощрял ее желание учиться… Сама Дуся, разумеется, испытывала к Горохову большое уважение, впрочем, как и все, кому приходилось сталкиваться с этим образованным и умным фельдшером. Дуся верила Горохову, а тот доверял девушке. Он обманул ее и уговорил подмешать в птичнике к воде вакцину… Обманул, потому что нет оснований допустить, что Дуся Царева могла согласиться причинить какой-нибудь вред совхозу. Вероятно, он сказал ей нечто вроде того, что изобрел средство для усиления роста птицы или что-нибудь в этом роде… Куры погибли. Испуганная и взволнованная девушка пришла к фельдшеру. Бурцеву нетрудно было притвориться таким же огорченным, как Дуся, и он убедил ее испробовать свое средство еще раз. Куры опять погибли, и на этот раз Дуся, вероятно, говорила с Гороховым более решительно. Бурцев что-то плел ей, доказывал, убеждал. Но, по-видимому, или куры дохли недостаточно быстро, или вакцина нуждалась еще в какой-то проверке, – во всяком случае Бурцев принудил девушку отравить воду в третий раз. После опыта Дуся решила сознаться в своем преступлении и сказала о своем решении Горохову. Тогда новый опыт он произвел над самой Дусей. Способ для этого найти было нетрудно… Когда в совхозе началось следствие, фельдшер Горохов находился совсем в стороне. Он только издали присматривался к происходящему, убежденный в том, что ему не грозит никакая опасность. Не вызвал у него опасений и приезд ревизора из Москвы… Бурцев сумел сдержаться даже тогда, когда услышал о приезде Полторацкого, хотя встреча с Полторацким означала его разоблачение. Он решил бежать в Москву, сдать изготовленную вакцину и потребовать, чтобы его оставили в покое. Со станции он послал телеграмму, извещавшую о выезде, – к сожалению, адрес его корреспондента остался нам неизвестен, телеграмма была отправлена до востребования, – и на вокзале в Москве передал вакцину лицу, ожидавшему Бурцева на перроне.
