Каток располагался под открытым небом, в маленьком парке. Было холодно, и дыхание вздымалось в воздух белыми облачками.
- Женщины созданы не для того, чтобы ходить на шпильках, - ответила я. - Ты хоть раз слышал от меня жалобы?
- Это совсем другое. Твои ножки на них - просто загляденье. А мои на коньках? Выгляжу как дурак.
- Так учись давай. Пора убрать подпорки, - сказала я и выпустила его руку.
- Эй! Куда?…
Сет попытался схватиться за меня снова, но я уклонилась со смехом и покатила прочь. Он застыл на месте, а я принялась выписывать на льду изящные круги и восьмерки. Потом завершила их грациозным пируэтом и подъехала к нему. Он так и стоял, боясь шелохнуться, но на меня, кажется, не злился.
- Видела бы ты себя, - сказал он, коснувшись моего лица. - Щеки розовые. В волосах снежинки. Настоящая Снежная Королева.
- Боже, только не это. Жутковатая история. У Ганса Христиана Андерсена были проблемы.
- Они у всех писателей есть, - заверил меня Сет.
Я засмеялась, взяла его за руку, и мы медленно поковыляли дальше. Ноги просили скорости, но в остальном я чувствовала себя совершенно счастливой оттого, что Сет со мной.
- Кстати, о писателях с проблемами, - сказала я. - Мне, значит, нельзя раздеваться перед посторонними мужчинами, а тебе можно встречаться с посторонней женщиной?
Судя по его лицу, Сет дал бы мне пинка, если бы не боялся упасть.
- Сама виновата. Заставила меня, вот и не ревнуй теперь.
- Я и не ревную… просто опасаюсь, как бы Мэдди тобой не увлеклась.
- Ну, это вряд ли. Разве что как писателем. - Он насмешливо глянул на меня. - А вот тобой она точно увлеклась.
- Ой, хватит уже этих лесбийских фантазий.
- Да я о другом. Ты для нее - кумир, только и всего. А теперь еще занялась ее внешностью, и она, кажется, начинает понимать, что способна на большее. Ты - образец для подражания.
Мне это и в голову не приходило.
- Правда?
- Да. - Сет усмехнулся. - Еще немного пошлифуешь ее, и мы получим вторую Джорджину. Мэдди, суккуб-новичок, мои племянницы… тебе пора открывать пансион для благородных девиц. Ты хорошо влияешь на людей. И почему у тебя занятие такое…
- Низменное? - подсказала я.
- Вроде того. Хотя, думается мне, могло быть и хуже.
Я покосилась на него.
- Хуже?
- Да. Вдруг ты торговала бы, например, продукцией «Амвей». Или скачивала мошенническим путем деньги с моего счета.
- Это решительно невозможно, - сказала я сурово.
Он отважно перевел взгляд со своих непослушных ног на меня. На губах появилась нежная улыбка, глаза засветились любовью, и коленки у меня подогнулись. Может, этого он и хотел - чтобы я тоже начала спотыкаться. Почти добился…
- Для тебя? - Он остановился. - А может, и стоило бы.
- Вычистить твой счет?
- Да.
- Принять участие в пирамиде?
- Говорят, их больше не организуют.
- А если врут?
- Фетида, - вздохнул он, - я скажу сейчас то, чего никогда еще не говорил.
- И что же это?
- Помолчи.
Тут он наклонился и горячим поцелуем согрел мои холодные губы. Какие-то дети поблизости захихикали, но мне было все равно. Поцелуй прожег меня, казалось, до пят. Длился он недолго, как обычно, но, когда Сет отстранился, я вся пылала. Каждый нерв во мне сладостно трепетал, и холод стал нипочем. Сет поднес к губам мою руку. Не снимая перчатки, поцеловал в то место, где было подаренное им кольцо.
- И почему ты такой хороший? - тихо спросила я.
Сердце у меня колотилось; звезды, проглядывавшие сквозь облака, светили, казалось, лишь мне одной во всем мире.
- Какой же я хороший? Я только что велел тебе помолчать. Один шаг до требования делать бутерброды на завтрак и стирать носки.
- Ты знаешь, о чем я.
Сет поцеловал меня снова - в лоб на этот раз.
- Я хороший, потому что с тобой легко быть хорошим.
И мы опять взялись за руки и покатили дальше. Я хотела было положить голову ему на плечо, но вовремя сообразила, чем это может кончиться при его устойчивости.
- Что ты хочешь на Рождество? - спросила я.
- Не знаю. Мне ничего не нужно.
- О нет, - сказала я шутливо, - ты же не из таких. Не говори только, что терпеть не можешь…
И тут он поскользнулся. Одна нога поехала куда-то вбок. Я устояла, а он упал - на подвернувшуюся вторую ногу.
- О господи. - Я опустилась рядом на колени. - Ты цел?
- Как будто да, - ответил он.
Но стиснул зубы, и я поняла, что ушибся он сильнее, чем хочет показать. Помогла ему подняться. Ноги у него снова начали разъезжаться, но в конце концов он все же сумел встать ровно.
- Хватит, - сказала я, направляя его к воротам. - Уходим.
- Мы же только пришли.
- О, ты стал вдруг фанатом, Скотт Гамильтон?
- Сама такая. Подумаешь, упал… ничего страшного.
Может, ничего страшного и вправду не было, но при мысли о том, что он мог сломать ногу, в груди у меня похолодело.
- Все равно пошли. Я проголодалась.
В мой внезапный голод он не поверил, но спорить не стал. Когда мы сменили коньки на обычную обувь и я увидела, что он не хромает, на душе полегчало. Не хватало еще, чтобы он и впрямь серьезно ушибся - по моей вине…
- Я не стеклянный, - сказал он в машине. - Нечего со мной так носиться.
- Инстинкт, - сказала я небрежно.
На самом деле я вспомнила о грустном разговоре, который вели они тогда с Эриком. Оба были смертными. Оба могли покалечиться. И умереть.
На протяжении веков я теряла тех, кого любила. Всякий раз, сближаясь с кем-то, усердно делала вид, что с ними этого случиться не может. И, когда все-таки случалось, я снова и снова сталкивалась с жестокой реальностью, от которой так старалась убежать.
Весь вечер и почти всю ночь я не могла перестать об этом думать. Глупо, конечно, было придавать столько значения какому-то падению, но слишком много несчастий в моей жизни начиналось с таких же мелочей. Об одном из них я и вспоминала, уже лежа с Сетом в постели.
Тогда, несколько веков назад, я жила в маленьком городке на юге Англии. Меня звали Сесили, у меня были огненно-рыжие волосы и огромные, сапфирового цвета глаза.
У современных людей довольно забавные представления о тех временах. Они думают, что все тогда были благочестивы и богобоязненны и подчинялись закону Божьему. Да, были благочестивы, конечно, и подчинялись, но и плотским желаниям оставалось место - даже у священников. Нет, не так. Особенно у священников. Церковные служители высокого ранга жили очень хорошо, в то время как простолюдины отчаянно боролись за существование. По иронии судьбы, их отчаяние и способствовало благосостоянию церкви, ибо деньги ей давали бедняки, надеясь, что в ином мире их будет ждать лучшая участь. Власть и богатство развращают, как известно, и епископ города, в котором я жила, был из самых развращенных.
А я была его любовницей.
Считалась в доме епископа служанкой, но обслуживала его в основном в постели. Он с ума по мне сходил, дарил красивую одежду, всякие безделушки, и о наших отношениях знали все. Хотя и понимали, что это грех, но смирялись. Ведь любовниц содержали и другие епископы - и даже папы, - и никто, как я уже сказала, не был так благочестив, как нравится думать современным романтикам.
Однако жизнь во грехе с престарелым епископом меня не удовлетворяла. Я была уже в полной силе в те дни, сбить его с пути истинного никакого труда мне не составило. Не сделай этого я, нашлась бы другая женщина. Поэтому я спала с ним, получая регулярные дозы, да еще и на стороне развлекалась.
Упомянутое развлечение в один прекрасный день приняло облик двух монахов, которые, обнаружив, что я переспала с обоими, кинулись друг на друга с ножами. Не знаю, чего они этим думали добиться. Вряд ли я увидела бы их еще когда-нибудь, поскольку монастырь находился довольно далеко от города. К тому же оба как любовники были настолько заурядны, что второй раз иметь с ними дело не хотелось.
