прожарено вместе.
— На вкус как у кабана, но кости необычные для кабана, — сказал Томас.
— Возможно, я ошибаюсь. У моего господина в клетках звери из многих стран, и их едят, когда ему заблагорассудится. Или, возможно, это еврей.
Мужчина рядом с Томасом так расхохотался, что чуть не подавился.
Виолончелист, бледный от усталости, был очень искусен. Он выглядел как мавр и двигал бедрами в странных и чувственных позах, перебирая сладкие, как мед, струны. Томас опьянел, а священник опьянел еще больше. Томас заметил, что отец Матье рассеянно наблюдает за музыкантом.
— Господи Иисусе, ты действительно педик, — рассмеялся Томас, хотя в его глазах не было смеха.
— Нет! Просто музыка. Я в восторге от нее. Я никогда не слышал ничего подобного, — сказал священник. С его носа скатилась крупная капля пота. — Или почти никогда.
Томас заметил, что женщина, сидевшая рядом с сеньором, устремила на него скучающий взгляд. Огонь в камине и множество факелов заставляли ее головной убор гипнотически мерцать. Она была красива, намного красивее, чем он заметил раньше. Он слегка приподнял свой кубок в знак приветствия, на что она ответила тем, что окунула большой палец в обезьянью голову и положила его в рот. Томас увидел, как на мгновение дрогнул ее язык, и понял, что рана, которую он получил в Сен-Мартен-ле-Пре, полностью зажила.
— Я думаю, вы нравитесь дочери лорда, — сказал мужчина рядом с Томасом.
— Дочери? Она уже вышла из девичьего возраста. Где ее муж?
— Она недавно овдовела.
— Насколько недавно?
— Он был убит при Креси.
— Это было два года назад.
— Вы совершенно уверены?
— Я был там.
— О, хорошо. Кажется, что это было вчера. Она была очень привязана к нему. Мы все были.
— Как звали рыцаря?
— Вы знаете, я забыл. Я просто спрошу ее. Эфимия! Хо!
Женщина медленно повернула голову и посмотрела на мужчину. Ее глаза были очень большими и зелеными.
— Чего ты хочешь, Хьюберт?
— Как звали вашего мужа?
— Моего мужа?
— Да, вы знаете. Тот очень высокий, красивый мужчина, от которого у вас несколько раз рождались мертвые дети, а потом он уехал умирать в Пикардию.
— А, этот. Его звали...
— Гораций? — рявкнул ее отец.
— Нет.
— Пьеро? — предположил виолончелист с явно арагонской интонацией, не пропуская ни одного удара по инструменту или поворота своих изящных бедер.
— Нет, ты, глупый петушок, я бы никогда не раздвинула ноги для человека по имени Пьеро. Нет, это был...
Теперь она открыла рот и издала глубокую, мужскую отрыжку. Через мгновение после того, как она закончила, вся комната разразилась бурным смехом.
Томас был оскорблен до глубины души.
Он стукнул кулаком по столу. Никто этого не заметил, поэтому он грохнул деревянным кубком по столу, облив вином себя и священника. Смех стих и превратился в тонкую струйку.
— Вы заходите слишком далеко! — крикнул он своим товарищам по пиру. — Вы оскорбляете память достойного человека. — Он покачнулся.
— О? — сказал сеньор, удивленный и заинтригованный. — Как так?
Опьяневший от вина солдат не смог ответить и чуть не заплакал, вспомнив тяжелую смерть своего господина.
Мужчина, сидевший рядом с Томасом, сказал:
— Пожалуйста, простите его, сир. Он также присутствовал при разгроме при Креси, и я думаю, что там его сердце было разбито. Возможно, он знал этого человека. Сэр рыцарь, — сказал он, поворачиваясь к Томасу, — когда вы служили под началом нашего благородного короля, имели ли вы честь быть знакомым с высоким красивым кавалером по имени...
При этих словах он рыгнул еще сильнее, чем Эфимия.
Все рассмеялись.
Томас попытался ударить его наотмашь, но упал, отчего смех в зале усилился. Он поднялся на ноги, чувствуя тошноту.
— Я не буду ужинать с вами, стадо свиней, — сказал он и огляделся в поисках священника, который уже отключился, уронив голову на руку и растекаясь слюной по лицу. Он дернул священника за рясу, но тот не проснулся. Томас оставил его там, где он был, и, пошатываясь, направился к двери, сопровождаемый виолончелистом, который, при помощи музыки, изображал Томаса, пытающегося с негодованием уйти. В зале воцарилась истерика. Какая-то женщина рядом с ним задыхалась от смеха: «О Боже, о Боже, кажется, я описалась!»
Он пнул виолончелиста, попав ему в колено и заставив его лицо исказиться от боли, превратив музыку из пикантного празднования успехов пьяницы в плач по всем несправедливо пострадавшим музыкантам.
Томас добрался до двери и вышел в темный коридор, все еще слыша за спиной смех и музыку. Он ощупью пробирался вдоль стены в поисках опоры, понимая, что теперь у него нет надежды найти свою комнату без мальчика, который привел его сюда.
— Тогда я посплю в гребаной конюшне, — сказал он и продолжил свой путь.
Он пробирался вдоль прямой стены, как ему показалось, около часа, проходя мимо множества изысканных гобеленов с причудливыми мотивами. Один из них остановил его и заставила стоять, покачиваясь, перед ним, пытаясь понять; казалось, на нем была изображена знатная дама прошлого века, купающая младенца; но она держала его за ножки головой вниз, в ванну. Скучающие ангелы в облаках над головой принимали сонную крылатую душу младенца, в то время как в нижней части гобелена черные дьяволы с клыками, торчащими изо рта, и еще более странные дьяволы во множестве принимали восторженно ухмыляющуюся душу матери. Существо, похожее на льва, с человеческими руками, ощупывало грудь женщины. Дальше находился самый крупный из дьяволов, с двенадцатью глазами и круглой огненной пастью. Он, казалось, стоял на совиных ногах. Его черная рука была между ног души женщины, погрузив в нее два пальца по самые костяшки.
— Мерзость, — невнятно пробормотал Томас.
В этот момент свеча, стоявшая слева от гобелена, затрепетала, и капля воска выплеснулась из подсвечника на пол.
— Еще большая мерзость.
Он вспомнил, что ему нужно найти конюшню и лечь там спать, поэтому продолжил путь. Вскоре он подошел к открытой, хорошо освещенной арке, которая, как он надеялся, могла вести наружу. Вместо этого он снова вошел в Большой зал через ту же дверь, через которую выскочил. Все смотрели на него, глубоко удивленные, но молчаливые, как будто только и ждали, чтобы преподнести ему сюрприз. Он ощупью добрался до своего стула, подвинул его вперед и снова сел рядом с находящимся без сознания священником. Он положил руку на голову священника и заснул.
* * *
Мгновение спустя кто-то начал трясти его.
Это был человек, сидевший рядом с ним, тот самый, которого он пытался ударить.
— Сэр рыцарь, сэр рыцарь, — говорил мужчина приглушенным голосом.
— Что? — невнятно пробормотал Томас.
Рот мужчины был так близко к его лицу, что
