Иногда помянутая дверь маячила на переднем плане, иногда оказывалась надежно замаскирована… Но была. Всегда.
А вот сегодня… Никакой грани, никакого разделительного барьера между действительностью и кошмаром. И, соответственно, никакой двери в том барьере. Только что ты лежал, прислушивался к реальным звукам в реальном мире, и тут же, без перехода: добро пожаловать в кошмар!
«Если бы не солнечный луч, я бы попросту не выкарабкался, — понял Кирилл. — Сдох бы во сне от страха… И Маринка проснулась бы рядом с трупом…»
Он повернул голову, бросил взгляд на мерно посапывающую жену. И понял, что лежит на мокром. Пощупал: так и есть, наволочку хоть выжимай. Голова тоже сырая, волосы слиплись от пота…
Судя по тому, под каким углом падали солнечные лучи, — рассвело совсем недавно. Однако придется вставать. Валяться без сна — глупо, а пытаться снова заснуть… нет уж, ни за какие коврижки!
Кирилл выскользнул из постели, отобрал из валяющихся на полу одежек свои, направился с ними в руках в сторону кухни… И вновь — дежа вю какое-то! — застыл на пороге. Переступать порог не хотелось. Не хотелось, и точка. Призрак, до сих пор сидящий у окна на стуле с высокой резной спинкой? Фи, не смешите, какие еще призраки при ярком солнечном свете? Не положено-с.
Часы. Часы-ходики — вот что останавливало Кирилла.
Типичный штамп для романов-ужастиков: в ночном кошмаре с тобой происходят разные гнусные вещи; просыпаешься — уф-ф-ф, всего лишь сон! И тогда, чтобы жизнь медом не казалась: опаньки! некая деталь из кошмара — перед тобой наяву. Хотя оказаться той детали здесь, в реальности, ну никак невозможно…
Короче говоря, стоя на пороге кухни-столовой, Кирилл заподозрил: часы-ходики отнюдь не висят на стене, целые и невредимые. Они валяются на полу в виде разрозненных деталей: шестеренки раскатились повсюду, и стрелки лежат отдельно от погнутого циферблата… Добро пожаловать в кошмар, Кирилл Владимирович!
Через порог он шагнул, крепко зажмурившись.
Щелка между веками увеличивалась медленно, половицы оказывались в поле зрения одна за одной… Ничего. Пусто. Ни раскатившихся шестеренок, ни прочих деталей… Лишь потом Кирилл поднял взгляд на стену.
Ходики висели на своем законном месте. Маятник повис неподвижно, стрелки не вращались…
Кирилл не успокоился: кухонным ножом попытался открыть дверцы, из которых в кошмаре с мерзким звуком вывалилось нечто ; дверцы не поддавались, наконец что-то хрустнуло — отворились… Внутри ничего непонятного и неприятного: кукушка — условная, стилизованная, больше похожая на чижика-пыжика. Механизм, выталкивающий птичку, сломался: сидела она боком, уставясь на Кирилла одним глазом, пыльная и понурая. Безобидная.
Ну и ладно. Можно поставить точку: сон, ничего общего с реальностью не имеющий. НИ-ЧЕ-ГО.
Теперь стоит одеться. А то картинка сюрреалистичная: часовщик с кухонным ножом и в костюме Адама. Одеться, и… — Кирилл невзначай опустил взгляд и закончил мысленную фразу чуть по-другому: и как следует помыться, ликвидировав следы ночных развлечений.
Холодной водой… б-р-р-р… Ничего, сэр, пора заново привыкать к прелестям сельской жизни.
2
Попить кофе (завтракать не хотелось) Кирилл вышел на крыльцо. Присел на лавочку, поставил рядом чашку — розовую в крупных белых горошинах, со слегка оббитыми краями.
Закурил, проигнорировав установленное Мариной правило: только вместе и только в определенные часы. Спать по утрам она любит долго, как минимум часа три-четыре в запасе есть, не учует… А утренний кофе и первая сигарета — сочетание идеальное, плевать на врачей с их факторами риска.
Раннее июньское утро в Загривье являло собой великолепное зрелище. Особенно отсюда, с высоченного крыльца. Солнце разгоняло с полей последние клочья тумана, росистая трава изумрудно сверкала… Деревня, вчера казавшаяся вымершей далеко не поздним вечером, уже проснулась и жила активной жизнью.
Профыркал куда-то знакомый ЗИЛ.
Неподалеку, в соседнем дворе, жизнерадостно горланил петух. Там же пропитой мужской тенорок вторил ему жизнерадостным матом.
Бойкая старушка гнала по улице стайку из десятка коз, среди которых отчего-то затесались две овцы с грязно-бурой свалявшейся шерстью; козы шли неохотно и все норовили остановиться, пощипать листья с придорожных кустов, — старушка подгоняла их, причем использовала в качестве хворостинки не что-нибудь, а тонконогую табуретку, которую волокла с собой. Прямо-таки пастораль, буколика: Хлоя, Хлоя, где твой Дафнис?..
Кирилл не любовался идиллическими картинками. Вглядывался в гриву — где, по словам Рябцева, добивали ополченцев из третьей дивизии… Из ДНО-3…
Из дивизии, которой здесь быть НЕ МОГЛО.
Рябцев мог перепутать номер, пусть и не производил впечатление человека, способного ошибаться и путать. Но мог.
В конце концов, какие у здешнего электрика источники информации? Рассказы отцов и дедов? Ага, так вот и сообщали все проходящие мимо красноармейцы и ополченцы местным жителям: номер части, фамилии командира, начштаба и комиссара, район дислокации и поставленные задачи. Вытягивались по стойке смирно и рапортовали. Бодрым голосом.
Однако главная-то деталь не могла укрыться от острого глаза местных: штатская одежда. Значит, добровольцы-ополченцы: пусть не дивизия, пусть истребительно-партизанский полк, пусть истребительный батальон, пусть батальон артиллерийско-пулеметный… Но в любом случае — ополченцы. Красноармейцы сорок первого года без шинелей и гимнастерок — нонсенс.
Беда в том, что дивизия и батальон несколько различаются численностью личного состава, раз так в пятнадцать… Трудно принять батальон за дивизию, даже малосведущему в военных делах человеку. Да и не останется после разгрома всего лишь батальона такой долгой народной памяти… И двадцать тысяч трупов по лесам-болотам не останется, даже для дивизии — многовато. Пусть цифра и преувеличена, все равно перебор…
Так что же за люди в штатском угодили в «Загривский котел»?
Не третья фрунзенская дивизия народного ополчения, ее боевой путь хорошо известен.
Но и никаких других дивизий, входивших в ЛАНО — Ленинградскую армию народного ополчения — здесь не было!
Равным образом никак не могли попасть под Загривье ополченцы Москвы — их дивизии носили свою, отдельную нумерацию, и использовались исключительно на московском направлении. И следы казаков-добровольцев, сведенных в Ростове кавалерийскую ополченскую дивизию, искать тут не стоит…
На левом берегу Луги, в предполье Лужского оборонительного рубежа ДНО вообще не действовали (по крайней мере официально) — лишь регулярные части Красной Армии.
