снег под ногами, прожигали его до самой земли, и я даже не пытался это прекратить.
– Но самое важное, что ты должен понять, – продолжил он, внимательно поглядев на меня, – это то, что дедушка навсегда останется с тобой.
– Со мной? – недоверчиво переспросил я, утерев слезы. – Как это?
– Он останется вот здесь, – палец осторожно прикоснулся к моему виску. – Пока ты его помнишь, он жив. Разве не это самое важное?
Я осторожно кивнул и отнял руку от виска. Папа был прав, как и всегда. Теперь мне нужно будет беречь голову от ударов, чтобы дедушка не выпал из нее через ухо.
– Миша, ну ты идешь? – окликнули меня родители. Они уже сидели в машине. Как папа оказался там так быстро? Он ведь только что успокаивал меня…
Мы сели в машину и поехали на кладбище вместе с остальными. Наш путь лежал через огромное заснеженное поле, в котором взгляду было не за что зацепиться, поэтому я мысленно считал мелькавшие перед глазами столбы с проводами. Во главе длинной процессии из автомобилей ехал автобус. Вскоре он, а за ним и мы въехали в лес. Кладбище было прямо здесь, и первые могилки мы встретили еще на въезде – безликие, безымянные холмики, украшенные давно побледневшими лентами и почерневшими цветами. У дедушки была красивая могила, с блестящим гранитным надгробием, украшенным улыбающейся фотографией – таким я навсегда его и запомнил. После того, как грузчики опустили гроб в могилу, всем позволили кинуть на него по горсти земли. Каждый при этом говорил что-то свое – крестился, молился и желал дедушке покоя.
– Я никому не раскрою наш охотничий секрет, – сказал я тихо, чтобы меня никто не услышал во всеобщем гомоне, и тоже бросил свою горсточку.
Когда грузчики закончили свое дело, кто-то вытащил столы, стулья, принес еду, и все, рассевшись, устроили поминальный обед. Я не понимал, как они могли после всего этого есть – лично у меня не было никакого аппетита. И в чем вообще был смысл кушать прямо здесь? Какая-то слабая надежда, что покойник восстанет из земли, ощутив голод? Немного посидев около родителей, наслушавшись глупых слов от старых бабок, я незаметно покинул стол и направился вглубь леса.
Пройдя по тропинке до места стоянки автомобилей, я остановился и спрятался за деревьями: там была бабушка и те четверо странных мужчин, которые разговаривали с дедушкой прошлым летом. Их снова было сложно отличить друг от друга – на этот раз они были облачены в теплое пальто, на глазах были те же черные очки. Бабушка с безжизненным лицом слушала, как один из них что-то ей говорил. До меня долетали лишь обрывки фраз:
– Если станут задавать вопросы… Не стоит распространяться… Компенсацию…
Бабушка молча кивала и принимала белые конверты, которые один за другим появлялись в руках ее собеседников. Я осторожно обошел стоянку и отправился по тропинке мимо молчаливых могилок и шепчущих деревьев.
Не знаю, сколько я так шел вперед, почти ни о чем не думая, пока вокруг не стало совсем тихо. Ноги немного мерзли. Я все никак не мог забыть лица дедушки со странными глазами – с ними он казался… удивленным? Да, наверное. Но глаза… Они были такими странными – в них будто утонул целый космос, со всеми его звездами и чернотой, как у того человека из сна, который я видел на даче прошлым летом. Почему все врали про медведя? Не знали правду? Или не хотели ее принять? Перед смертью дедушка вновь прикоснулся к тайне этой звезды – и в этот раз окончательно сгорел.
Но у меня не было ненависти к этому свету. Лишь грусть и – совсем слабое – желание тоже прикоснуться к этой тайне. Почему дедушка не разрешил тогда, в лесу, подойти к этому свету? Он оберегал меня. Но не уберег себя. И я не смогу, когда это случится вновь. Я был отмечен этим светом узорами на руках – почти незаметных для стороннего наблюдателя, но очень заметных для меня…
Я остановился. Посмотрел вдаль и подумал о том, когда же я смогу вновь увидеть тот свет. Будет ли он так же добр ко мне, к моему любопытству? Откроет ли мне свою тайну – как дедушке, как королю из его странной сказки? Глядя на высокие деревья, облепленные снегом, я вдруг ясно и отчетливо понял, что буду ждать столько, сколько потребуется. Изо рта вырывался молочный пар, руки замерзли, я сунул их в карманы и крепко зажмурился, надеясь вернуть все назад или хотя бы забыть. Сквозь веки светила зима, и на миг мне даже показалось, что я прожил целую жизнь: наконец-то повзрослел, поселился в городе на съемной квартире, нашел работу с восьми до пяти и женился на красивой соседке, похожей на Дашеньку, только без заячьей губы, и наши дети, тоже красивые и сгоревшие, были похожи на нас, они смотрели на меня глазами дедушки, его голубыми глазами, хотя иногда они были карими, и каждый раз мне хотелось укрыть их от света, и не берите в руки молоток, и не смотрите на тот лес, я сам починю этот тяжелый замок, не трогайте эту игрушку, дети, я же просил ее не трогать, в ней давно перегорел светодиод, он не мог светиться этой ночью, а потом мы пойдем играть в прятки, и я спрячусь – так хорошо, как только я и умею, и моя семья больше никогда меня не найдет, воровато оглядываясь, добегу до остановки, сяду на маршрутку, потратив последнюю мелочь, потом две пересадки, выброшу в окно бьющийся в агонии мобильник, знакомая дорога, только теперь я иду совсем один, взгляд с холма на остывший пруд, безлюдная улица, ни души вокруг, никто не выглянет из окна, да и окон нет, одни дырявые проемы и распахнутые двери, а Васька больше не прячется в кустах сирени, его вообще нет, он теперь во сне, его дом почернел от горя, поднимусь по скрипучим ступеням, вдохну знакомый с детства запах, проглотив что-то едкое и соленое, поглажу шершавое фиолетовое кресло, поздороваюсь с павлинами у дворцового фонтана, мы давно с ними не виделись, а когда-то я даже расстроил их, сказав, что больше не вернусь сюда, взгляну на зеркало в прихожей, смахну с него пыль…
На меня взглянет мое бородатое лицо. Я удивлюсь, как так произошло, ведь я только что зажмурился ребенком, но удивлюсь ненадолго: было все это или нет, осталась лишь дымка на веках.
– Зачем ты пришел сюда, Мишка? – раздался скрипучий голос.
Его нельзя слушать. И глядеть на него нельзя. Потому что если взглянешь, если
