На другом конце дока послышался какой-то шум. Турок выругался себе под нос и начал водить лучом фонарика по сторонам. Упала еще одна жестянка. Свет упал на пучки бурых водорослей, прицепившихся к ограждению мостика, и на Турка повеяло запахом моря. Опять крыса, подумал Турок. Док кишел этими тварями – жирными, огромными охотницами до местных тараканов.
В бывшей плотницкой мастерской под куском промасленного брезента стояла тележка для перевозки газовых баллонов, что-то вроде ручной тележки с установленными на ней двумя баллонами: поменьше – с ацетиленом и побольше – с кислородом. Баллоны были подсоединены к сварочной горелке. При подаче газов в горелку образующаяся горючая смесь позволяла (как, например, требовалось в данном случае) резать металл. Эту тележку Турок увез из дока и припрятал здесь, в бывшей плотницкой, в самом конце рабочего дня. Конечно, Кокрану могло взбрести в голову напоследок проверить склады, но Турок понадеялся, что ублюдку станет лень. И не ошибся.
Турок с величайшей осторожностью покатил тележку по сходням: агрегат был довольно тяжелым, и непрочные доски жалобно скрипели под ним. На палубе он поставил тележку так, чтобы было удобно работать, надел маску, предусмотрительно повешенную с вечера на раму тележки, открутил вентили и чиркнул зажигалкой у кончика горелки. В темноте расцвел тускло-оранжевый огонек. Отрегулировав смесь, Турок нагнулся и приступил к работе; его рука плавно очерчивала на палубе дуги.
Сквозь шипение сгорающего газа Турок услышал стон могучего корабля, словно что-то тяжелое, медлительное, неповоротливое пробуждалось от долгого сна.
В маленькой спальне коричневого оштукатуренного дома на другом конце острова Стив Кип вздрогнул и открыл глаза.
Некоторое время он лежал тихо, прислушиваясь к мерному шуму прилива, и гадал, что его разбудило. Рядом мирно спала Майра, ее тонкая рука лежала у него на груди. Кип повернул голову и очень осторожно поцеловал жену в щеку. Майра заворочалась под одеялом и улыбнулась. Они через многое прошли рука об руку, и, хотя прожитые годы сделали Кипа грубее и циничнее, к жене он относился по-прежнему нежно и бережно. Вокруг глаз и у губ Майры давно появились забавные морщинки, но они говорили о счастливом житье. Кип снова поцеловал жену. Он спал очень чутко, любой звук, любое движение могли разбудить его – шум волн, разбивающихся о рифы, шелест кокосовых пальм, крик ночной птицы. Он подождал еще несколько секунд. Ничего, только знакомые привычные звуки. Кип опустил голову на подушку рядом с женой и закрыл глаза.
И опять услышал.
Откуда-то издалека неслась приглушенная барабанная дробь.
Кип сел, откинул одеяло и поднялся. Майра пошевелилась и медленно оторвала голову от подушки.
– Все в порядке, малышка, – шепотом сказал Кип. – Спи. А я пойду выйду на воздух.
– Куда это ты собрался? – спросила Майра, протирая глаза. – Который час?
– Самое начало четвертого. Ложись досыпай. Я ненадолго. – Он уже влез в штаны и застегивал рубашку. Майра натянула на себя одеяло. Кип подошел к окну, выходившему на гавань. Снаружи было темно, хоть глаз выколи, лишь в небе мерцали бесчисленные звезды, словно огни в рубках тысяч призрачных судов на черной глади океана.
Потом снова застучали барабаны, глухой рокот эхом разносился по джунглям. По спине у Кипа поползли мурашки. «Черт бы все это побрал!» – подумал он, влезая в ботинки, и как можно тише вышел из дома.
Он поехал в сторону Фронт-стрит, повернул и повел джип через окутанную тьмой деревню на самом краю гавани к джунглям. В лицо бил ветер; Кип искал, не горит ли где свет, не идет ли кто по улице, но деревня словно вымерла. Кто кроме него слышал барабаны? Сколько человек лежали в темноте, стараясь прочесть послание, которое предрассветный ветер с моря разносил по всему острову? Кип догадывался, что это: Бонифаций шаманил в честь лодки. «Будь ты проклят!» – чертыхнулся про себя Кип, продолжая высматривать освещенные окна. Я здесь закон, единственный закон, закон, которому божки Бонифация не указ.
На мостовой Фронт-стрит – джунгли здесь склонялись над дорогой странными темными силуэтами – стояли какие-то люди. Когда фары джипа осветили их, они метнулись в сторону, так быстро, что Кип не успел разглядеть их лица, и в считанные секунды исчезли в зарослях. Подъезжая к церкви, Кип увидел, что в ней темно и пусто. Он остановил джип и несколько секунд сидел неподвижно, прислушиваясь. Когда вновь грянула короткая и все еще довольно далекая барабанная дробь, Кип определил направление. Он вынул из специальной коробки на полочке над задним сиденьем фонарик, включил его и вышел из джипа.
Узкая тропинка вела мимо курятника в колючие заросли; Кип пошел по ней, стараясь шуметь как можно меньше. Джунгли обступили его, черные, непроницаемые и безмолвные, лишь звенели в тишине ночные насекомые. Через несколько минут Кип расслышал обрывки фраз, внезапный испуганный хор женских голосов, властный, проникнутый силой мужской голос, и все это было пересыпано быстрой, то затихающей, то вновь непредсказуемо взрывающейся барабанной дробью. Он зашагал дальше и не сошел с тропы даже тогда, когда пришлось ползком пробираться под густым пологом гибкого жесткого кустарника. Голоса звучали все громче, лихорадочней, и наконец Кип заметил впереди проблеск света. Размеренно стучали барабаны, сплетая воедино три или четыре разных ритма, – громче, громче, и каждому удару эхом вторил крик или вопль, словно сами барабаны вскрикивали от боли или наслаждения. Шум нарастал, он заполнил голову Кипа – неистовство диких вольных звуков. Но сквозь эту какофонию пробивался один голос, поднимаясь от шепота до крика:
– Змей, змей, о Дамбалла-ведо папа, ты змей. Змей, змей, ПРИЗОВУ ЗМЕЯ! Змей, змей, о Дамбалла-ведо папа, ты змей…
Джунгли внезапно расступились, и Кип, поспешно выключив фонарик, затаился в темноте. На поляне в широком кольце пылающих факелов стояла маленькая трехстенная, крытая соломой хижина. Перед самой хижиной, окруженной выкрашенными черной и красной краской камнями, рвался ввысь к сплетенным кронам костер. Перед костром была нарисована мукой странная геометрическая фигура, в углах которой расположились самые разные предметы: бутылки, белый крашеный железный горшок, мертвый белый петух и что-то, завернутое в газеты. Барабанщики сидели за костром, в круге из тридцати пяти– сорока человек – одни лежали ничком на мягкой земле, другие вертелись волчком, как одержимые, третьи сидели, глядя широко раскрытыми остекленелыми глазами в костер. Барабаны неистовствовали, Кип заметил, что с полуобнаженных фигур вокруг костра срываются капли испарины. Один из танцоров запрокинул голову и стал лить в рот ром из бутылки; выплеснув остатки себе на голову, он понесся дальше, подхваченный безумным ритмом. По лицам и обнаженным торсам струился пот. Кип различил резкий, незнакомый сладковатый запах: один из танцующих изогнулся и бросил в огонь горсть какого-то порошка; последовала яркая белая вспышка, и языки пламени исполнили короткий буйный танец, залив всю поляну красным светом. Человек в черном костюме высоко подпрыгнул и припал у костра к самой земле, потрясая над головой трещоткой. Это был Бонифаций. В стеклах его очков блестело отраженное пламя, по подбородку стекал пот, а он размахивал трещоткой, крича:
