Ознакомительная версия.
А потом, морозной и снежной порой, наступило Рождество.
Прежде чем поведать об этой памятной рождественской ночи, принесшей обычным людям мир и надежду, а обитателей Мальпертюи повергшей в неимоверный ужас, надобно еще рассказать о двойной интермедии, усилившей мой страх и тревогу. Я частенько бродил по всему дому, где теперь все друг друга избегали, если не считать обязательного общения за трапезой. Дважды или трижды эти блуждания без определенной цели приводили меня на самый верхний этаж, совсем близко к чердачному люку.
Я его не поднимал; за опущенной преградой таилось молчание, однако не раз я слышал легчайшие шажки: возможно, мышь пробежала или от зимней спячки на миг случайно пробудился нетопырь. В страстных поисках чего-либо, что отвлекло бы от печальных мыслей и чувства одиночества, омрачавших мою судьбу, я усаживался на нижнюю ступеньку марша, доставал из кармана трубку аббата Дуседама и в мудрой усладе курильщика искал хоть каплю забвения.
В одну из таких сравнительно безмятежных минут неподалеку приоткрылась дверь, и я услышал приглушенный голос:
— Ну так что, Самбюк, ошибся я или нет? Говорил весьма чем-то обеспокоенный кузен
Филарет.
— Ух ты! Да, похоже, — отвечал доктор, — и вправду запах проклятого голландского табака, а больше никто его не курит.
— Я тебя уверяю — аббат здесь шастает. Надо остерегаться этого попа!
— Вот уже несколько недель его здесь не было! — проворчал старый врач.
— Я тебе говорю, Самбюк, надо его остерегаться! Дуседам остается Дуседамом, даже если он носит сутану.
— Спокойствие, друг, в конце концов, уже недолго до ночи Сретенья.
— Тсс! Док, ты зря произносишь вслух такие вещи, а ведь в доме еще пахнет его мерзким табаком!
— А я тебя заверяю…
— Лучше помолчи!
Дверь с силой захлопнулась; снизу, с первого этажа, слышалась какая-то возня, прерываемая резким «Чиик! Чиик!».
Был день уборки, и мамаша Грибуан, должно быть, гоняла по коридорам недоделанного слугу-уборщика.
Эта масса плоти гигантскими шагами поднималась теперь ко мне и вдруг резко остановилась.
Я перегнулся через перила: мамаша Грибуан почему-то повернула назад и поспешно спускалась, оставив на месте своего помощника.
Чиик замер, точно автомат с лопнувшими пружинами, свесив руки и расставив ноги.
Я покинул свой наблюдательный пункт и приблизился к нему на расстояние вытянутой руки.
— Чиик, — прошептал я, — Чиик.
Он не двигался. Я коснулся его руки — она была холодна и тверда, словно каменная.
— Чиик!
Я дотронулся до его лба.
И с отвращением отдернул руку. То же ощущение промерзшего камня, к тому же еще и липкого, будто только что из сточной канавы.
— Тсс! Осторожно, молодой господин!
Я живо обернулся: в двух футах от моего лица свесился через перила Лампернисс.
— Осторожно, молодой господин, Грибуан возвращается!
— Что это? — тихонько спросил я, указывая на омерзительное изваяние из плоти.
Лампернисс захихикал.
— Это ничто!
— И все-таки?
Лампернисс продолжал смеяться.
— Тебе стоит лишь спуститься в сад — сразу же, как только мамаша Грибуан закончит с ним уборку. Знаешь дощатый сарай, где сам Грибуан хранит рыболовные снасти? Да? Так вот, приподними сети. Но я предупреждаю, это — просто ничто… ничто…
Поскольку мое недоумение и недовольство только усилились, Лампернисс вновь принял таинственно-доверительный вид, как и в тот раз, когда мы поднимались на чердак.
— Ничтожество… а когда-то он был большим, был великим. Это животное вздымало горы так же легко, как сегодня таскает ведра старухи Грибуан. Опьяненный мощью и гордыней, он поднял самый грозный из всех бунтов на свете! Чиик… Чиик… — и трупы побежденных соскальзывали в пропасть. Чиик… Чиик… — едва ли громче крика умирающей пичуги!
Внезапно он прекратил посмеиваться и проворно скрылся — Грибуан возвращалась.
Я отступил в тень и через минуту вновь услышал «Чиик! Чиик!» этой странной, недовоплощенной креатуры.
После полудня я последовал совету Лампернисса.
Сарай находился у высокой стены, ограждавшей просторный парк Мальпертюи; дверь, снабженная замком и щеколдой, была приоткрыта.
В углу, рядом со сломанной тачкой и кое-какими садовыми инструментами, лежали рыболовные снасти папаши Грибуана. В другом углу высилась кипа старых потемневших сетей крупного плетения.
Я приподнял их, и рука моя дрогнула, коснувшись высокой шапки из грубого войлока.
Чиик лежал скрючившись, словно хотел занять поменьше места, холодный и недвижный.
— Я же говорил вам: ничто.
За спиной у меня стоял Лампернисс и потрясал чем-то вроде заржавленного гарпуна.
— Ничто… ничто… смотрите-ка!
Прежде чем я успел перехватить его руку, гарпун угодил прямо в застывшее лицо.
Я испуганно вскрикнул, заслышав змеиное шипение: Чиик оседал, съеживался, исчезал прямо на глазах.
— Вот видите! — ликовал Лампернисс.
Среди сетей, плетенных из толстой темной веревки, валялось нечто вроде сморщенной кожи и перепачканный чем-то липким грубый шерстяной балахон.
— Лампернисс, — взмолился я, — мне просто необходимо знать, что здесь произошло?
— Я всего-навсего показал, что он был… ничем, — расхохотался Лампернисс.
И тут же снова сделался угрюмым и настороженным.
— Достойная раба участь… Ба! Филарет, этот бесчестный лакей Кассава, займется им, если овчинка еще стоит выделки, — пробормотал он, устремляясь прочь.
Я вернулся в дом; уже поднявшись на крыльцо, я почувствовал на щеке ледяную ласку: в сумерках кружились первые снежные хлопья.
Глава шестая. Рождественский кошмар
Кто смеет самонадеянными словами подвергать сомнению божественный промысел?
Захария
Разве боги остались бы собой, не повергай они в трепет?
Подражание Писанию
Канун Рождества наступил без радостного волнения в преддверии великого праздника. Утром я застал кухню темной и холодной — очаги были мертвы. Элоди не откликнулась на зов — она тоже ушла, не прощаясь, не оглядываясь даже на то, что было ей здесь дорого.
В полдень Грибуаны подали омерзительно приготовленную пищу, к которой никто не притронулся. В воздухе витало что-то смутное: страх, мучительное ожидание, предощущение несчастья — кто знает?
Самбюк скрючился на своем стуле и походил на тощую озлобленную ласку, изготовившуюся к последнему укусу. Кузен Филарет уставился на меня тяжелым взглядом блеклых зеленоватых глаз, но меня наверняка не видел.
Ознакомительная версия.
