— Ее матерью была Элли Буши; она вышла замуж за одного из Миллеров. Элли и ее муж Джош держали антикварную лавку, унаследованную после того, как у мистера Миллера случился удар. Его жена ненадолго пережила его.
— Элли. Я уже давно о ней не вспоминала. — К моему горлу подкатил комок, — плотный, болезненный комок: я вспомнила об Элли Буши и ее чудных обещаниях.
— Да, я помню это имя, — продолжал Никки, закуривая вторую сигарету. — Что-то произошло между вами и нашей Дел. А потом я вспомнил про Арти Пэриса.
Боже, еще одно имя, которое я предпочла бы забыть. Никки вытаскивал все скелеты из шкафа.
— А что Арти?
— Да вспомнил, что он обращался с Дел, как настоящая сволочь. Все говорили, что это он окунул ее в грязь в тот последний день в школе. Он дразнил ее и пел тупые стишки про одну картошку и две картошки.
«Нет, — подумала я. — Мы все их пели». Комок в моем горле уплотнился.
— Да, он был заводилой, — сказала я. — Уверена, он таким и остался.
— А вот и нет, Кейт. Он умер. Это случилось несколько месяцев назад.
Я медленно переваривала эту новость. Всегда неприятно слышать, что кто-то умер, а когда это человек твоего возраста, все кажется еще более трагичным, даже если этот человек никогда тебе не нравился. Отчего он умер, от сердечного приступа? Попал в аварию? От цирроза печени? В сущности, это не имело значения.
— В самом деле? — спросила я. — Хотелось бы сказать, что мне очень жаль.
— А ты хочешь знать, как он умер?
Я пожала плечами, и он продолжил:
— Люди говорят, что он подавился сырой картошкой и задохнулся. От кусочка сырой картошки.
Я безуспешно попыталась подавить смешок. Это звучало подозрительно похоже на последнюю байку о Картофельной Девочке. Городской фольклор в действии.
— Есть кое-что еще, Кейт. Он был дома один. Его жена работала в ночную смену на обувной фабрике.
— Ну да. — Я закатила глаза, не в силах поверить, что Ник клюнул на такую наживку.
— Просто послушай, ладно? — нетерпеливо продолжил он. Удовлетворенный моим молчанием, он наклонился вперед и продолжал тихим доверительным тоном: — В доме не было картошки. Ни одной штуки. Арти ненавидел картошку и не разрешал жене покупать ее. Но когда коронер провел вскрытие, он обнаружил кусочек сырой картошки, застрявший в его дыхательном горле.
Я снова усмехнулась.
— Полагаю, ты видел доклад коронера? Или, может быть, сам говорил с ним?
Лицо Ника немного покраснело.
— Наверное, у него был сердечный приступ, Никки. Но из этого не состряпаешь хорошую историю, поэтому мало-помалу его смерть как следует приукрасили. Так уж принято в этом городе. Даже самый бе-зумный слух становится фактом, когда проходит через третьи руки.
— Нет, это был не сердечный приступ, — настаивал Ник. — Он задохнулся. Его жена говорила то же самое. В итоге все списали на несчастный случай, но люди знают, в чем дело. И я знаю, в чем дело. Этот сукин сын был убит.
— Кем именно? — поинтересовалась я.
— Да ладно тебе, Кейт. Мне что, нужно назвать имя? Сначала Арти и картошка, а теперь дочь Элли убили в лесу точно так же, как Дел. Это она, Кейт, больше некому.
Я не понимала его. Или, скорее, не хотела понимать. Нет, сэр, только не это. И только не я.
— О ком ты говоришь, Никки? Что за «она»?
— Дел.
Я помолчала, прежде чем заговорить. Мне вспомнились истории, на которых я выросла и которые с каждым годом становились все более запутанными. Из-за своего убийства Дел приобрела мифический статус. Вырастали поколения детей, не знавших, когда был основан Новый Ханаан, или не способных назвать индейское племя, считавшее эту долину своим домом, но все они слышали рассказы про Картофельную Девочку. Они пели стишки о ней, прыгая через скакалку. Они знали шутки о ней. Дети на вечерних сборищах перед сном сидели перед зеркалом в темной комнате и монотонно произносили «Картофельная Девочка, Картофельная Девочка» до тех пор, пока она не появлялась, заставляя их с визгом бросаться врассыпную.
Несомненно, Дел бы это понравилось. Она бы радовалась своей способности вселять страх. Но считать, что эти истории реальны? Что Дел — Картофельная Девочка — на самом деле восстала из могилы и бродила по лесу в поисках возмездия, без разбору убивая людей? Может быть, они верили и во Всадника без головы?
Одно дело — когда двенадцатилетняя девочка вроде Опал увлекается подобными идеями… но взрослый мужчина?
Тот Ник, которого я видела перед собой, больше не был поджарым и высоким красивым пареньком из моего детства, но он не стал менее искренним. Меня поразило, какой тяжелый отпечаток оставило на нем горе и чувство вины. Ему казалось едва ли не утешением верить в то, что его младшая сестра, такая храбрая и находчивая, перехитрила даже смерть. Но только не для меня. Я не собиралась возвращаться в прошлое. Единственным призраком, в которого я верила, был добрый маленький Каспер[16], и я не собиралась ничего менять.
— Никки, — начала я, нацепив лучшую из сочувственных улыбок для пациентов психиатрической клиники и мягко положив руку ему на колено. — Думаю, виски добралось до тебя. Хэллоуин был полторы недели назад.
Он раздраженно покачал головой.
— Может, это звучит глупо, но ты просто задумайся. Спроси себя: а что, если я прав? Если это Дел, она может прийти и за нами. Подумай об этом. Помнишь, какой сердитой она была в тот день перед убийством? Если она бродит вокруг и выбирает людей, на которых у нее есть зуб, то мы в ее списке. — Он с хлюпаньем допил бутылку и уставился на растрескавшуюся ступеньку между своими рабочими ботинками. — Лучше бы тебе в это поверить.
У нас за спиной открылась входная дверь, и мы разом обернулись. Я быстро убрала руку с колена Ника, чувствуя себя как провинившаяся школь-ница.
— Кто ты такой? — спросила моя мать и наклонилась, чтобы рассмотреть лицо Ника в тусклом вечернем свете. — Кто он?
Она была заляпана пятнами акриловой краски. Судя по всему, она вытирала руки об одежду и задела лицо. Повязки на ее руках напоминали расплывчатые радуги. Некоторое время назад она сказала мне, что хочет поработать над картиной, но я полагала, что она забудет о своем намерении, прежде чем дойдет до дела. Рейвен говорила, что моя мать уже несколько месяцев не работала с красками. С учетом количества лекарств, которыми я ее накачала в тот день, было странно, что она вообще могла стоять, а тем более работать над своим последним ше-девром.
— Я Ник Гризуолд, мэм.
— Ты живешь у подножия холма. — Она показала в сторону перевязанными руками.
