Тут он вспомнил философа-сатаниста Нардолини и снова поморщился. Как ни мерзок был дядюшка, мессир Альбино превосходил его втрое. Воистину, нынешнее падение человека неизмеримо страшнее первого. В Адаме человек отпал от Бога, в Иуде предал Бога. Но ныне люди гонят Бога с земли, изгоняют из своего сердца и души. Это не Адамов грех преслушания и не Иудин грех предательства, но грех последний: «Я не хочу знать о Тебе, Ты мешаешь мне…» Это не бунт, это равнодушие.
Человек возмечтал забыть о Боге…
Джустиниани вздохнул, приказал Луиджи оставить ему все ключи от служб и комнат, сам же встал, ощущая в душе какое-то особое, необычное для него волнение. Распахнул дверь на балкон и замер. Тёплый утренний ветер овеял его тело и душу живительным благоуханием весны, запахом свежести магнолий и ароматом нарциссов. Винченцо схватился за перила и, чувствуя легкое головокружение, продолжал даже не вдыхать, но хватать ртом опьяняющий его воздух. Он не понимал, что с ним, голова кружилась, сердце стучало, он чувствовал себя семнадцатилетним…
Почему эта радость настигла его именно сейчас и всколыхнула душу? Это знак того, что оледеневшая за годы душа медленно просыпалась? Или все-таки… Он замер. Или это все-таки пробуждение в нём дьявольского дара? Монах-то прав… дьявольские видения могли быть и его фантазией, но некромантия ему не померещилась. Но явление покойника лишь разозлило его и удручило его сердце стыдом и печалью. При этом, хоть он и понимал, что новые открытия его совсем не порадуют, все же взял оставленные Луиджи ключи и направился в спальню Джанпаоло.
Сундук стоял у полога кровати, но ни один ключ из связки не подошел к нему. Пришлось воспользоваться универсальным. Винченцо вставил кочергу между основанием и крышкой, чуть напрягся — и сундук распахнулся. Джустиниани внимательно оглядел его содержимое. Несколько книг, каббалистические трактаты, апокрифы и написанные от руки колдовские фолианты. Он лихорадочно просматривал их. «Книга Дагона». Шумеро-аккадские магические приемы. Оригинал на древнеарийском, это был латинский перевод. «Ключ к Бессмертию» Санхуниатона. Работа, доказывающая неоспоримое преимущество Черной Магии над Священной, книга, как говорили, «кричащей и омерзительной откровенности там, где люди достойные сохраняют молчание». «Черный бревиарий» — книга, содержащая перечень взываний к темным силам Яна Густава, есть главы по травам и зельям и разделы, посвященные «охранным заклинаниям и амулетам», «Книга Древнего Света» или Деломеланикон, в 1666 году его отпечатал Аристидо Торкья, считается, что автором гравюр к гримуару и части магических загадок и заклинаний был сам Люцифер. Открыв последний, Джустиниани почувствовал тошнотворный запах, въевшийся в его страницы. Он пробуждал смутные, удручающе неуловимые воспоминания, и, перелистывая поблекшие листы с извивами рукописного шрифта и размашистыми магическими формулами, Джустиниани чувствовал, что они нагнетают неописуемое безумие. На многих страницах имелись наброски искаженных, слегка напоминающих человеческие, фигур, извилистые контуры невнятных карт. Несколько раз он находил изображения гротескных пауков с человечьими головами — все в искаженной перспективе. «…Бойся бесов Ночи, прочел он, созданий полуночных и зыбких. Ты не отгородишься от них заклятьями, их не покорить словом и холодным железом. Они входят в дом без приглашения, в души — без возврата. Одержимый ими уснет в слезах и не проснется. Они не знают жалости. Подобно неблагодарным детям, они убивают своего творца, сами не желая того, ибо у бесплотных нет желаний. Если ты чувствуешь в себе смелость — бери кровь нерожденных детей, души мертвых возлюбленных, связывай их заклятьями — перед тобой встанет Бес, похожий на всех, кого ты когда-либо любил. Он будет звать тебя голосом умершей матери, бросившей женщины, потерянного сына. Он выпьет твою душу и отправится в путь по свету искать другие. Ты, подобно любящей матери, вскормишь его своей болью и радостью, отдашь ему свой разум и свою душу…»
«Ничего я бесу не отдам»… Джустиниани с размаху швырнул книгу к прочим.
Внизу, на дне сундука стоял большой ларец из черного металла, с рядом — маленькая шкатулка, просто закрытая на медные застежки по краям. В ней был лишь небольшой медальон и письма, написанные одним витиеватым почерком, вязь плотно стелилась по бумаге летящими буквами. Подпись везде была одинаковой — «Габриель». Медальон содержал портрет прелестного ребенка, белокожего и темнокудрого, с загадочными и странно недетскими глазами. Винченцо неожиданно узнал Джованну. Джустиниани снова вспомнил слова Тентуччи. «В самом последнем негодяе всегда можно найти что-то человеческое…»
Судя по всему, Джанпаоло были дороги эти письма…
Джустиниани сложил письма и медальон обратно в шкатулку, и придвинул к себе ларец. Он был заперт, прорези для замка не было. Ломать его не хотелось, но открыть было надо. Он положил руку на крышку и подумал, что раз уж дядя против его воли сделал его наследником, он имеет право знать, что ему завещано, но тут его ладонь точно обожгло племенем свечи. Он отдернул руку. На ладони ничего не было — ни ожога, ни царапины. Дьявольщина! В досаде Винченцо перекрестил ларец, пробормотав про себя: «Во имя Отца, и Сына и Святого Духа».
Замок щелкнул. Крышка распахнулась. Джустиниани поморщился. Он принадлежал к людям духа, и не любил чудеса и нелепые сюрпризы. Ему не нравились непонятно куда ведущие двери, Бог весть как отрывающиеся запоры и невесть что говорящие фолианты. Он знал, что они приводят лишь в два места — к дьяволу или в никуда. И оба эти пути ему не нравились. Он принадлежал к тем, кто говорил о себе «pensiamo saeculorim», «мы мыслим столетиями», и был слишком умен и осторожен, чтоб его могли увлечь пустые диковинки.
В открывшемся ларце была мерзость. Он насчитал там больше дюжины трехдюймовых фигурок из непонятного материала, похожих на восковые, но на ощупь твердых как слюда. Все они были в разных местах истыканы иглами или обмотаны суровыми нитками, при этом Джустиниани не понял, как они были проткнуты, но вздохнул и брезгливо поморщился. В эту минуту ему снова стало одновременно противно и стыдно за родственника.
Какое ничтожество помыслов, какая дрянь и суетность…
Он досадливо побросал фигурки обратно в шкатулку, прикрыл крышкой, которая, к его удивлению, снова щелкнула замком. Джустиниани на минуту задумался: не швырнуть ли эту мерзость в камин? Но потом передумал. Он забрал книги и отнёс их в библиотеку, ларец и шкатулку взял с собой в кабинет. Он намеревался отдать письма и медальон Джованне, но остановился, закусив губу и глубоко задумавшись. Что если в этих письмах окажется нечто такое, что заставит несчастную девочку дурно подумать об отце? Кем мог быть друг такого, как Джанпаоло? Конечно, не всегда подобное влечется к подобному: у Иуды друзья были апостолами, что не помешало ему предать лучшего из друзей… Но не стоит искушать судьбу, девочке достаточно разочарования в любви. Он сжег письма, не читая, засунул ларец и шкатулку в потайное отверстие своего стола, запер, перекрестил заложенное.
