его лихорадки. Голова была забита, из носа текло, и ему отчаянно требовался носовой платок, но он не хотел пока покидать свое место, поэтому вытер насморк рукавом и продолжил считать секунды.
Через минуту он решил, что можно еще раз взглянуть.
Незаметно отойдя от стены, Гарри повернулся спиной к краю эркера, затем медленно наклонил голову, чтобы лучше видеть.
И посмотрел прямо в лицо мужчине.
Он был там, всего в нескольких дюймах от него, его невозможно бледное лицо было прижато к окну, руки подняты по обе стороны от него, касаясь стекла.
Гарри испустил страшный крик и попятился назад, как будто его ударили в грудь и вывели из равновесия. Комната закружилась, от потолка к полу, от пола к потолку, всё превратилось в сплошное пятно скорости и движения, когда он почувствовал, что падает, и закашлялся, отчаянно пытаясь вдохнуть через забитые и распухшие лёгкие. Даже перевернувшись и рухнув на пол, он продолжал кричать - или пытался кричать, - потому что наконец-то смог разглядеть лицо мужчины.
Только это было совсем не обычное мужское лицо. Глаза были ненормально большими, яркими и влажными, немигающими и расположенными на неестественном расстоянии. Вокруг рта, едва вмещавшего причудливо крупные зубы, окрашенные в коричневый цвет от гнили, не было видно губ, а нос был толстым, крючковатым и приплюснутым, как у боксера.
Вставай, тебе нужно встать и подойти к телефону!
Он с трудом поднялся на ноги, но страх набрасывался на него снова и снова, пронизывая до костей каждым дугообразным ударом. Непреодолимый первобытный страх, не похожий ни на что, что он когда-либо испытывал прежде, истерический ужас, заставлявший его чувствовать себя ничтожным и слабым, добычей, запертой в одиночестве в открытом поле, уже отмеченной, уже выбранной, уже обреченной, уже мертвой.
Голова закружилась, он закашлялся, задыхаясь, и снова упал, на этот раз вперед. Его лоб едва не задел край кофейного столика, и, хотя ему удалось отбить большую часть падения руками, он все равно приземлился на пол лицом вперед. Покачиваясь, он заставил себя встать на колени. С губ свисала слюна, он продолжал кашлять, не в силах остановиться: в легких хрипело, в горле першило, глаза слезились и горели.
Телефон... где телефон, я... на журнальном столике, я оставил его на журнальном столике!
Он поднялся на ноги, трясущимися ногами потянулся к беспроводному телефону, затем обернулся, чтобы посмотреть на окно.
Там никого не было.
Кашель наконец утих, и Гарри на мгновение замер, покачиваясь и пытаясь перевести дыхание, рот его был открыт, нижняя губа покрыта длинными каплями слюны и мокроты, которые свисали с него, как нити спагетти. Он вытирал их свободной рукой, а другой хватался за телефон. Его грудь продолжала хрипеть, но в остальном в доме было тихо. Он нажал большим пальцем кнопку 9-1 и стал ждать, медленно отходя к эркеру, выгнув шею, чтобы лучше видеть улицу.
Человека не было. Ни трубы. Просто пустой тупик.
Гарри протёр глаза, но вскоре понял, что они не просто слезятся от кашля. Он плакал. Слезы текли по щекам, голова была забита еще больше, чем раньше, но он ничего не мог с собой поделать. Эмоции снова вырвались на свободу, и он больше не мог их контролировать. Как испуганный и брошенный ребенок, он стоял перед эркером и некоторое время плакал.
Через некоторое время он понял, что нет смысла звонить в полицию. Они сочтут его сумасшедшим - он их не винил, - а он не хотел повторения эпизода, подобного тому, что произошел с офицером Николетто. Не глядя, большой палец скользнул к кнопке отключения, и он повесил трубку.
Немного придя в себя, Гарри вернулся на кухню, чтобы проверить койота. Тот по-прежнему лежал на одеяле, и когда он поднял голову и посмотрел на Гарри, его глаза по-прежнему были полны ужаса. Только на этот раз ужас был и в глазах Гарри.
Что мне делать? Что... что мне делать? Я не знаю, я не знаю, что, чёрт возьми, делать, я не приспособлен для этого, я больше не знаю, я не могу мыслить здраво и не понимаю ничего из этого!
Внезапно его охватило непреодолимое желание рассмеяться. Он вовремя поймал это желание и сдержал его, понимая, что если даст ему волю, то уже никогда не сможет остановить его. Как крошечная трещинка в его защите, оно будет распространяться и расти, все глубже и глубже раскалывая его, пока он не рассыплется на куски, сломавшись до неузнаваемости.
Безумие было совсем рядом, так близко, что он чувствовал его дыхание на своей шее. Все, что ему нужно было сделать, - это позволить ему поглотить себя. Это казалось так просто, гораздо проще, чем бороться с ним. Но борьба - это все, что у него оставалось.
Грипп, недосыпание, безумие, стресс и все остальное, что происходило, отняли у него все. Его физические и эмоциональные силы, ясность ума, чувство безопасности, защищенности и комфорта, здоровье, способность спать и лечиться - все это забрали они. Осталось только желание бороться, не поддаваться все более надвигающейся тьме. Его воля. Она была ослаблена, даже сильно изранена, но еще не сломлена. В конце концов, ничто не могло отнять ее ни у него, ни у кого-либо еще. Её можно было только отдать, и в тот странный и удивительный момент, стоя в одиночестве и страхе на своей кухне, растерянный, измученный и больной, Гарри пообещал себе, что никогда не допустит этого.
Но я не могу больше так жить, не с... этими глазами, Боже мой, они...
Он посмотрел на часы. Только что было три. Еще через час или около того стемнеет.
Келли. Я должен позвонить Келли. Я могу доверять ей, я могу... Я могу рассказать ей, что происходит, и она знает, что делать, она...
Внезапный и сильный стук потряс дом.
Кто-то стучал во входную дверь.
Гарри взял бейсбольную биту из дальнего угла шкафа в холле у лестницы. Он хранил ее там целую вечность, вместе с двумя старыми перчатками, которые не использовались с тех пор, как Гаррет был маленьким мальчиком, но она была потрепана и покрыта шрамами и несколькими зазубринами и пятнами вещества, похожего на черную субстанцию. Он помнил, что они вдвоем пользовались ими в лучшем случае редко, но, судя по всему, они использовались гораздо чаще, чем он думал. Старый "Луисвилл Слаггер" оказался намного тяжелее, чем он помнил, или же он стал еще слабее, чем он предполагал. На ощупь эта чертова штука
