— Ты ударил хлыстом парня Пайпер?
Рука Кэмерона неожиданно замерла над клавишами.
— Хлыстом?
Его глаза сузились, и я было подумала, что он вообще не собирается отвечать на мой вопрос. Но спустя долгое мгновение он перевел на меня взгляд и ответил:
— Да, ударил. Это было мерзко.
— Тогда зачем ты это сделал?
Кэмерон уставился на меня своими холодными голубыми глазами, и мне потребовалось все свое мужество, чтобы не отвести взгляд.
— Кто-то должен был это сделать, — тихо ответил он.
Значит, он даже не собирался ничего отрицать. А я осознала, что надеялась на обратное. Я надеялась, что Пайпер выдумала это или, по крайней мере, его ужасному поступку было какое-то объяснение, которое сделало бы его менее ужасным.
Кэмерон определенно решил, что с него достаточно разговоров, потому что он вновь развернулся к роялю и, не говоря больше ни слова, заиграл другую пьесу — леденящую душу мелодию, от которой и без того темные тени в комнате стали еще темней, а меня зазнобило. Я развернулась и ушла, отчего-то чувствуя себя несчастной.
В ту ночь я решила не ложиться спать. Лилиас сказала, что Ледышки-Шарлотты двигаются по ночам. В предыдущие ночи меня будили всякие странности. На этот раз я надеялась, что у меня будет преимущество, благодаря тому, что я бодрствую. Я выключила свет, чтобы никто не догадался, что я не сплю. А затем, выждав достаточное количество времени, после того, как все улеглись, я взяла свои фонарик и фотоаппарат и на цыпочках пошла в комнату Ребекки.
После того, как я слышала те ужасные шепотки сквозь стены, мне совсем не хотелось оставаться рядом с этим кошмаром. Мне хотелось сломя голову бежать к себе домой, не оглядываясь. Но я не могла этого сделать, пока не получу ответы на свои вопросы. Если куклы двигаются, я хочу заснять это на фотоаппарат, чтобы показать доказательства дяде Джеймсу или Пайпер, или Кэмерону, или выслать электронной почтой маме. В конце концов, кто-то же должен знать, что здесь творится нечто странное и помочь мне с этим разобраться. Мне не справиться с этим в одиночку.
Пока я сидела в комнате Ребекки, одна в темноте, казалось, что дыхание просто грохочет у меня в ушах. Шторы на окнах не были задернуты и мне хорошо были видны очертания Ледышек-Шарлотт в лунном свете. Мои руки, по правде говоря, ужасно тряслись, пока я наблюдала за неподвижными фигурками, запертыми в шкафу.
Часы шли, а никаких признаков шевеления или шепотков не было и в помине. Чувство нервозности постепенно сходило на нет, и я все больше начала чувствовать себя идиоткой. Бодрствовать становилось все сложнее. По правде сказать, мне очень хотелось залезть к себе в постель. Может я просто чокнулась, сижу здесь одна, как дура, пялюсь на запертый шкаф и жду, что куклы придут в движение. Видел бы меня сейчас Джей, скрючившуюся на полу с фотоаппаратом и фонариком в руках. Да он бы со смеху покатился. Я видела, как он складывался пополам и ржал, когда замечал, что-то очень смешное, а потом снимал очки, чтобы вытереть слезы, струившиеся по лицу. Это была одна из тех черт, которые я любила больше всего в нем. Он был всегда готов посмеяться, и заставлял меня смеяться вместе с ним.
Я провела руками по волосам. Как бы мне хотелось, что все происходящее было просто чьим-то розыгрышем. Как бы мне хотелось, чтобы Джей включил свет и заорал:
— Сюрприз! Видела бы ты свое лицо! Не могу поверить, что ты купилась!
Я подумала о том, чтобы сдаться и лечь спать, но мне очень хотелось почувствовать, что я хоть что-то сделала. А потом, во тьме, я услышала, как кто-то начал петь. Это была та же мелодия, которую я впервые услышала, когда Джей погиб — безобидная баллада «Красавица Шарлотта».
Я замерла. Меня практически парализовало от страха. Я не могла понять, откуда именно доносилось пение, но слышала, что откуда-то недалеко, совсем близко, настолько близко, что тот, кто это пел, должен был находиться практически на мне. Если я протяну руку, то, скорее всего, проведу по нему рукой.
Я судорожно провела пальцами по фонарику и включила его, чтобы убедиться, что это Ребекка, которая сидит прямо передо мной и смотрит на меня. Но, когда я провела лучом света по комнате, то никого не обнаружила, ни рядом, ни у себя за спиной. Несмотря на включенный фонарик, никого, кроме себя, я в комнате не обнаружила. Но пение не смолкало, оно было очень тихим, но одновременно с этим очень хорошо различимым, а это могло означать только одно — пел кто-то рядом.
А потом я услышала запах. Ужасный гнилостный смрад. Вокруг меня комната пропиталась сладковатым привкусом разложений, который заставил меня подумать о смерти и увядших цветах.
И вдруг я поняла, что запах исходил от меня. И не только запах. Я же была источником песенки. Это я напевала эту проклятую мелодию! А запах шел от моего собственного дыхания, из моего рта, гнилого, изъеденного личинками, словно я и в то же время не я, кто-то давно умерший, восстала из могилы.
Я выронила фонарик и в панике закрутилась вокруг себя размахивая руками, всеми силами пытаясь выгнать из себя чье-то присутствие. Я чувствовала, как оно сопротивляется мне. Он не хотело уходить, но я продолжала бороться.
А потом я почувствовала, что меня оставили в покое. Мне вдруг стало легче и, наконец, пение прекратилось. Ужасный запах пропал, но я все еще чувствовала привкус смерти на губах, и я почувствовала, что меня вот-вот вырвет.
Но тут я услышала тихие шаги в коридоре. Я схватила фонарик и быстро выключила его. Лилиас уже как-то заставала меня у Ребекки в комнате, не хватало только, чтобы меня обнаружил здесь еще кто-нибудь из членов семьи, будто психа разгуливающую посреди ночи. Но потом я отчетливо услышала скрип ступеньки. Кто бы это ни был, он собирался спуститься.
У меня мелькнула мысль, что там, на лестнице Ребекка. Каким-то образом она использовала мой голос, чтобы напеть тут жуткую песенку, и вот теперь, когда я прогнала её, возможно, она собиралась еще куда-нибудь.
Я подхватила фотоаппарат и быстро на цыпочках выскользнула из комнаты Ребекки. Я подоспела как раз вовремя, чтобы заметить, как в лунном свете открылась входная дверь, а потом быстро закрылась. Кто бы это ни был — он вышел на улицу.
А разве призракам под силу открыть и закрыть двери? Но, если это была не Ребекка, тогда кто? Кому понадобилось улизнуть вот так, тайком посреди ночи? Я вспомнила маленькую девочку, которая не могла быть Лилиас, прыгавшую вокруг мертвого дерева в саду, и подумала, может сейчас происходило то же самое? Может быть, я преследую тень — воспоминание, призрака? В конце концов, разве не Ребекка необъяснимым образом покинул дом в середине ночи, ушла из сада и нашла свою смерть на утесе?
