Швейцар радостно встретил его и передал ему целую пачку газет и писем, осторожно сообщив, что какие-то две дамы справлялись о нем сегодня уже два раза. По некоторым подробностям Зенон догадался, что это была Бэти с одной из своих теток. Ему это было очень неприятно.
— Что же вы им сказали?.. Ведь... мистер Джо дома? — спросил он.
— Недавно поднялся наверх.
Зенон вбежал в свою квартиру, зажег свет и удивленно остановился перед зеркалом, пораженный собственным видом: он был грязный, обросший, оборванный; платье испачкано так, будто он ночевал на земле.
— Где же это я так себя отделал?
Переодевшись, он хотел было приступить к чтению писем, но первое, что он заметил, была та бумага с таинственной записью.
«Надо узнать, кто это написал», — подумал он, пряча бумагу в карман.
Письма Бэти сильно огорчили его; он не понимал, почему их было так много.
Он проверял числа, но не мог разрешить загадки, потому что, как только слабое воспоминание этих дней начинало мерцать у него в голове, он сразу чувствовал головокружение, как будто смотрел с высоты в бездну, и спешил отойти и погрузиться в добрые, сладкие излияния Бэти, жаловавшейся на то, что он не давал о себе знать и позабыл ее.
Он написал ей длинное письмо, от всей души стараясь успокоить ее и обещая появиться еще до воскресенья.
Лакей доложил, что обед подан, и принес еще одну депешу: это Бэти, не дождавшись письма, в длинной телеграмме выражала снова свое беспокойство, умоляя его ответить хотя бы несколькими словами, что происходит с ним и с Джо.
А в конце кратко извещала о том, что болен отец.
Зенон написал несколько успокоительных слов, отослал телеграмму и пошел обедать.
Мистрис Трэси, нежно прижимая кошек к широкой груди, стала участливо спрашивать, здоров ли он и что с ним было.
— Я уезжал из города, — коротко ответил он, замечая, что мисс Дэзи сидит уже на своем месте и держит голову Ба на коленях. Зеленые глаза пантеры впивались в него с такой силой, что он смутился.
— Что с тобой случилось? — спросил Джо, садясь рядом с ним.
Он, не отвечая, подал ему депешу Бэти:
— Поеду туда после обеда... напрасно беспокоятся. Поедешь со мной?
— Не знаю...
— Что это за свита вокруг Магатмы?
— Профессора из Итона и различные ученые, — шепнул Джо, указывая незаметно на нескольких стариков, сидевших около Гуру в конце стола. — Будет настоящая платоновская беседа, — прибавил он, подчеркивая слова.
— Да, Валаамова ослица произнесет сейчас новую истину, — с насмешкой заметил Зенон.
— Ты не ответил мне на мой вопрос.
— Но ведь и я не спрашиваю тебя ни о чем... ни о чем!
Его раздражал напряженный взгляд пантеры, и он не мог удержаться от злого тона.
— Спрашивай, я от тебя ничего не скрываю, — мягко ответил Джо, удивленный его неприязненным тоном.
— Мисс Дэзи тоже была с вами?
— Где? Ничего не понимаю, скажи прямо.
— Ну там, на этом кровавом обряде бичевания... Ведь не станешь же ты отрицать... и не скажешь, что позабыл? — тихо, но твердо произнес он, но, увидев в широко открытых глазах Джо глубокое и искреннее изумление, замолчал.
— Даю тебе честное слово, что ты говоришь о чем-то таком, чего я совершенно не знаю.
— Расскажу тебе подробно, когда ты вернешься из дворца Бертелет, а пока скажи, не знаком ли тебе этот почерк? — и он протянул ему таинственную записку.
Джо прочел и долго думал, незаметно бросая на Дэзи проницательный взгляд. Она была сегодня необыкновенно разговорчива, почти весела.
— Мне незнаком этот почерк... Но я подумаю еще об этом, — наконец ответил он, не глядя на Зенона, и тотчас же после обеда незаметно вышел из комнаты, пользуясь тем, что общее внимание было привлечено диспутом, который все громче вели ученые с Магатмой.
— Перейдем в читальный зал, они кричат, как погонщики слонов, — предложила Зенону Дэзи.
Пантера, опустив морду вниз и что-то нюхая, тихо побежала вперед, вскочила в кресло и, свернувшись в клубок, казалось, задремала.
— Отвратительное время в Лондоне, — отозвалась мистрис Трэси, глядя в залитое дождем окно.
— Февраль, — везде одинаково холодно, дожди и туман.
— Не везде, мистрис Барнэй! В прошлом году я был в это время далеко на юге и помню, как там было светло и тепло, — возразил Зенон.
— В Италии? — спросила Дэзи, садясь около него.
— Да, в Амальфи за Неаполем. — И он с увлечением стал рассказывать о чудных солнечных днях, о теплых лазоревых морях, усыпанных искрами солнца, о лимонных рощах, зреющих по амфитеатру гор под голубым небом. Он рисовал нежные дали, где по ясному небу и тихому морю несутся красные паруса, как крылья неведомых птиц; описывал острова, подобные прозрачным изумрудам, заливы среди зеленых, покрытых плесенью и плющом скал, как бы вкрапленные в цельные громадные куски бирюзы; старые умершие башни с зелеными ящерицами и снежно-белыми чайками; тихую, сладостную жизнь этих позабытых побережий, где даже смерть никому не страшна, потому что приходит как вечерний сумрак и смежает усталые от яркого блеска глаза; где нет фабрик, где нет шумных городов, нет хаоса человеческой жизни, грызни из-за каждого куска, где чувствуется истинная радость существования, где в сердцах людей царят добрые божества Греции вместе с Мадонной, вечной охранительницей человеческой доли.
Он говорил долго, совершенно забылся, увлекся, поддался порыву охватившей его внезапно тоски. Он был растроган, голос его притих, и глаза были влажны от слез.
Все слушали не перебивая, уносясь мечтой в чудные видения, а Дэзи, гладя черный лоб пантеры, смотрела на него и как бы сквозь него на те далекие волшебные горизонты; странно-тоскливая улыбка расцвела на ее горячих губах, и синие глаза, как те далекие моря, покрылись солнечной паутиной меланхолии, а по бледному чудному лицу проплывали легкие тени внезапно расцветшей тоски. Мечты, и желания, и страстный немой зов пробуждались в ней, она была как глубокая вода, на поверхности спокойная, но бурная в глубине, и сквозь зеркальную гладь вставали как призраки черты таинственного дна.
— Вы так увлекательно рассказываете, что мне захотелось познакомиться с этими чудесами.
— Вам? Но ведь вы видели чудеснейшую сказку нашего мира — Индию!
— Всегда больше влечет то, чего еще не знаешь.
— Но оно может также и разочаровать.
— О нет, я бы на все глядела вашими глазами — глазами поэта, — а под этим углом зрения все кажется чудом и волшебной сказкой.
Слова эти, произнесенные особенным, гипнотизирующим тоном, ошеломили его, как невыразимо-сладостный удар; он поднял на нее благодарные, ослепленные глаза, взгляды их встретились и утонули друг в друге, как две сияющие бездны. Вдруг пантера зевнула, спрыгнула на пол и, оскалив страшные зубы, поползла к его ногам.
